Карл Маркс. История жизни - Франц Меринг

сможем сильно двинуть вперед это движение». Но совет профессиональных союзов не сделал этого; при всей своей дружбе с Интернационалом он постановил сохранить свою самостоятельность. Если историки тред-юнионов правильно осведомлены, то совет профессиональных союзов отказался также допустить к участию в своих заседаниях представителя Интернационала для быстрого осведомления обо всех забастовочных движениях на континенте.

Уже в первые годы Интернационал убедился, что его ожидают большие успехи, но что эти успехи имеют определенные пределы. Все же он пока имел основание радоваться своим успехам, и Маркс с живым удовлетворением отметил в своем большом труде, который он тогда заканчивал, что одновременно с женевским конгрессом всеобщий конгресс американских рабочих в Балтиморе выставил восьмичасовой рабочий день как первое требование, необходимое для освобождения рабочих от цепей капитализма.

Он полагал, что белые рабочие не могут достигнуть свободы там, где черные рабочие все еще подвергаются клеймению. Но первый плод американской гражданской войны, уничтожившей рабство, — это агитация за восьмичасовой рабочий день, распространяющаяся по Америке, от Атлантического океана до Тихого, от Новой Англии до Калифорнии в сапогах-скороходах железнодорожного поезда.

Глава 12. «Капитал»

Родовые муки

Когда Маркс отказался от участия в женевском конгрессе, так как завершение его главного труда — он считал, что до того писал только мелочи, — казалось ему более важным для рабочих, чем участие его в каком бы то ни было конгрессе, то он имел в виду редакционную чистку и переписку первого тома, начатую им 1 января 1866 г. И дело подвигалось сначала очень быстро, так как ему, «конечно, было приятно вылизать ребенка после стольких родовых мук».

Эти родовые муки длились почти вдвое больше лет, чем то число месяцев, которого требует физиология для рождения выношенного ребенка. Маркс имел право говорить, что, быть может, никогда работа такого рода не писалась при более тяжелых обстоятельствах. Он постоянно устанавливал сроки для окончания своей книги — «в пять недель», как он говорил в 1851 г., или «в шесть недель» в 1856-м; но эти намерения всегда разбивались о безжалостную самокритику и беспримерную добросовестность Маркса; она толкала его беспрестанно к новым исследованиям, и ее не могли поколебать нетерпеливые увещания его вернейшего друга.

В конце 1865 г. работа была закончена, но лишь в виде огромнейшей рукописи, такой, что ее никто бы не мог приготовить к печати, кроме самого Маркса, — даже Энгельс. Из этой огромной массы Маркс в течение времени между январем 1866 г. и мартом 1867 г. извлек и обработал «как художественное целое» первый том «Капитала» в его классической редакции, что было блестящим свидетельством его баснословной работоспособности: эти пять четвертей года ознаменовались постоянными и порою даже, как в феврале 1866 г., опасными для жизни приступами болезни, значительным скоплением долгов, которые ему «давили мозг», и, наконец, поглощавшим много времени подготовлением женевского конгресса Интернационала.

В ноябре 1866 г. первая часть рукописи была отправлена в Гамбург Отто Мейснеру, издателю демократической литературы, в издательстве которого уже появилась небольшая работа Энгельса о военном вопросе в Пруссии. В средине апреля 1867 г. сам Маркс привез в Гамбург остальную часть рукописи; Мейснер оказался «славным малым», и после кратких переговоров все было устроено. В ожидании первых корректурных листов — книга печаталась в Лейпциге — Маркс посетил своего друга Кугельмана в Ганновере, где его очень радушно приняла приветливая семья Кугельмана. Маркс провел там несколько счастливых недель, которые сам причислял к «прекраснейшим и самым отрадным оазисам в жизненной пустыне». Его хорошему настроению способствовало отчасти и то обстоятельство, что к нему — очень неизбалованному в этом отношении — образованные круги ганноверского общества отнеслись с почтением и симпатией. «Мы оба, — писал он 24 апреля Энгельсу, — занимаем в образованной буржуазии совершенно иное положение, чем представляем себе». И Энгельс ответил на это 27 апреля: «Мне всегда казалось, что эта проклятая книга, которую ты столько времени вынашивал, была основным источником всех твоих бедствий и что ты никогда не выпутаешься из всяческих невзгод, пока не стряхнешь ее с себя. Эта вечно незаконченная вещь угнетала тебя физически, духовно и в материальном отношении; и я отлично понимаю, что теперь, свалив с себя эту гору, ты стал совсем другим человеком, тем более что свет, как только ты снова входишь в жизнь, выявляется тоже не таким мрачным, как тебе прежде казалось». В связи с этим Энгельс выражал надежду скоро освободиться от «собачьей коммерции». Он писал, что ни на что не способен, пока торчит в делах. Положение особенно ухудшилось с тех пор, как он стал во главе дела и несет на себе большую ответственность.

Маркс ответил ему на это письмом от 7 мая. «Я надеюсь и искренне верю, — писал он, — что через год мне удастся окончательно устроить свои дела так, чтобы коренным образом изменились мои экономические отношения и я наконец стал на собственные ноги. Без тебя я никогда не смог бы закончить мой труд. Уверяю тебя, что на моей совести всегда лежало камнем сознание, что ты растрачивал свою изумительную силу на коммерческие дела главным образом ради меня и, сверх того, вынужден был переживать со мною все мои мелкие горести». Конечно, Маркс ни через год и вообще никогда «окончательно не устроил дела», и Энгельсу пришлось еще несколько лет заниматься «собачьей коммерцией»; но все же горизонт начинал понемногу проясняться.

Давно задержавшееся ответное письмо Маркса одному его приверженцу, горному инженеру Зигфриду Мейеру, который раньше жил в Берлине и около этого времени переселился в Соединенные Штаты, написано в эти ганноверские дни, и оно ярко освещает тогдашнюю «бессердечность» Маркса. Он писал: «Вы должны быть обо мне весьма дурного мнения, в особенности если я скажу вам, что ваши письма не только доставляли мне большую радость, но были для меня истинным утешением в то мучительное время, когда я их получал. Сознание, что мне удалось обеспечить для нашей партии содействие энергичного человека, стоящего на идейной высоте, вознаграждает меня за наихудшее. Ваши письма к тому же были полны дружбы ко мне лично, и вы понимаете, что я, при моей ожесточенной борьбе с миром (официальным), более чем кто-либо ценю это. Почему же я вам не отвечал так долго? Потому что все время был на краю могилы. Мне необходимо было поэтому пользоваться каждой минутой, когда я мог работать, для окончания моего труда, в жертву которому я принес здоровье, жизненное счастье и семью. Надеюсь, что это объяснение не нуждается в дополнениях. Мне смешны так называемые практичные люди и мудрость их.