Бессмертный избранный - София Андреевич

«Если мы не найдем ее до конца дня, мой отец умрет».

Я рада, что Унна не видит моего лица, на нем должен быть ужас. Я не могу сказать ей эти слова теперь, когда только что посоветовала не думать о Серпетисе. Она не послушает меня — именно потому что его жизнь под угрозой. Она не простит мне потом, но сейчас…

— Мама, откуда он знает о Серпетисе? — спрашивает с другого конца сонной Кмерлан, и я закрываю глаза, беззвучно сетуя на способность одного моего сына слышать то, что другой.

Ему не по нраву странный облик Л’Афалии и ее неумение говорить на нашем языке, но слова о смерти Серпетиса не могли пройти незамеченными.

— О чем он? — вскидывается Унна. — Что сказал твой брат, фиоарна?

— Он сказал, что Серпетис умрет, если мы не найдем Л’Афалию до вечера, — говорит мой сын. Он отвечает не сразу — ждет, что скажу я, но я молчу, и он принимает это за разрешение.

Я оборачиваюсь, и Унна смотрит на меня, сжимая руки в кулаки. Кажется, она готова выбежать в утренний мороз прямо сейчас, готова искать Л’Афалию, копая снег голыми руками, звать ее, пока не откажет голос.

— Он так сказал?!

— Да, отвечаю я. — Ты ведь помнишь, какой день сегодня. Первая битва уже прошла.

Передо мной снова предстает зрелище кровавой бойни, которую показал мне ребенок.

— Первые жертвы уже принесены. Серпетис ранен. Ему можно помочь, но без Л’Афалии… — Мне приходится извернуться, чтобы не назвать ребенка сыном. — Но без Л’Афалии магию использовать нельзя. Она убьет меня.

Я моргаю, услышав такие слова из собственных уст, но это правда.

Мое тело постепенно перестает вмещать силы ребенка. Потому мне и было так плохо тогда, после того, как мы скрылись плащом невидимости от солдат Мланкина, и потом, когда ударом магии ребенок развеял посланных в погоню воинов в пыль. Он набирает силу, становится все могущественнее, и лишь Л’Афалия, или, как она себя называет, акрай, может справиться с ней и удержать.

— Чтобы помочь Серпетису, потребуется много магии, — говорю я. — И потому нам нужна Л’Афалия. Нам нужно найти ее, если мы хотим помочь ему.

«А мы хотим!»

— Хотим, — говорю я. — Конечно, хотим.

Унна подходит ко мне и заглядывает в глаза.

— А ты можешь почувствовать ее? Ты можешь попросить ее прийти?

Я отступаю на шаг от ее самоуверенности и отчаяния. Она готова просить меня о том, что я не готова сделать, даже чтобы спасти Серпетису жизнь.

— Я не могу, поверь, — говорю я мягко и смотрю на Унну без упрека, но слова мои все равно ранят ее. — В нем слишком много магии… Он делает мне больно каждый раз, когда ее применяет, и это… этого лучше не чувствовать никому. Я не могу, прости.

Глаза Унны вспыхивают слезами, но она кивает и быстро отходит прочь.

— Позволь мне уйти, — говорит она спустя некоторое время, и я не возражаю.

Унна неотрывно смотрит на солнце, опускающееся к горизонту. Еще немного — и оно коснется края земли, и Серпетис, сын прекрасной Лилеин и Мланкина, нисфиура Асморанты, владетеля земель от неба до моря и до гор, умрет.

И тогда то, чего я желал так давно, свершится.

Я вспоминаю день, когда отдал Инетис зуб тсыя и поклялся отнять у Мланкина самое дорогое, что у него есть — его наследника. Сколько воды утекло с тех пор, сколько слов было сказано и дел — сделано.

Мне не нужна больше его смерть. Я понимаю, что она ничего не изменит ни для меня, ни для Инетис. Да и для Мланкина тоже.

Мне хватило времени, проведенного рядом с сестрой, чтобы понять: ее муж не способен любить и привязываться, не способен сочувствовать и сострадать. Он забыл о своей жене, после того, как убил ее мать и чуть не убил ее саму. А своего младшего сына… понимает ли Мланкин, что учит Кмерлана быть таким, как он? Что играет его сердцем, отнимая надежду, возвращая и снова отнимая — и этим учит своего ребенка не верить никому и ничему?

Инетис еще может все исправить, но она слишком поглощена своей беременностью и тем, что ее ждет потом, чтобы думать о том, что происходит с ней сейчас. Она рассказывала мне о том, как увезет Кмерлана к отцу и будет жить в Тмиру после того, как родит — после, всегда после, как будто даже жить она собирается не сейчас, а после, когда все закончится.

Но Кмерлан с ней рядом сейчас. А я слишком хорошо знаю это чувство и слишком похоже лицо Инетис в эти момента на лицо матери, рассказывающей нам о том, что будет после того, как ее дочь и сын станут величайшими магами Асморанты.

Она не сразу начала учить нас магии, но когда начала — взялась за дело с рвением. Мама видела Инетис и меня в Асме, в числе приближенных к нисфиуру людей.

Асморанта достойна лучших, говорила она, выливая из котелка мое зелье и заставляя варить его заново.

Вы должны упорно учиться, чтобы превзойти всех, говорила она, леча обмороженные заклятьем руки Инетис.

Ваш Мастер — самый лучший в Асморанте, и вы не должны его подвести. Когда вы станете великими магами, я буду вами гордиться.

Я буду любить вас — после — ясно слышалось в ее словах.

И мы с Инетис лезли из кожи вон, стараясь приблизить эту любовь.

Мама устраивала нам испытания. Мы варили зелья, и в этом я был лучше Инетис, мы сгущали туман и нагревали воду в котелке — и здесь она обходила меня, оставляя далеко позади. Мы пытались подчинить себе реку и ветер, и оба терпели неудачи, а мама качала головой и говорила, что, как видно, слишком многого от нас хочет, и становилась холодна с нами на несколько дней. И мы понимали, что «после» не наступит еще очень долго.

А потом настала ночь костров, и все планы пошли прахом.

И не было никакого «после», не было никакой гордой матери, сжимающей нас в объятьях и одаряющей милостью, которой мы так долго добивались. Сесамрин умерла, так и не дав нам самого главного — материнской любви.

Инетис готова совершить ту же ошибку.

— Она должна помочь нам! — восклицает Унна, и я отвлекаюсь от раздумий.

Она стоит, прислонившись спиной к двери, и смотрит перед собой.

— Ты об Энефрет? — уточняю я.

— Да, — она кивает и быстро делает несколько шагов вперед по каменному полу, который уже исходила вдоль и поперек. — Она должна нам помочь, без нее мы не справимся!

— Энефрет не появляется по первому зову, — говорю я, вспоминая, как отчаянно взывал к ней Серпетис в тот день, когда приходил ко мне рассказать, что потерял метку.

— Она должна нам помочь. Избранный — его сын! — настаивает она.

— Разве дети не теряют отцов на войне? — спрашиваю я. — И она отняла у него метку. Как ты думаешь, он ей нужен или нет?

Унна молчит, и я вижу, как опускаются ее плечи. Она не отрывает более взгляда от окна, и время течет мимо места нашего заточения спокойной рекой, отсчитывая последние мгновения жизни наследника Асморанты.