План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк

Такой ход мыслей, результатом которого стало намеренное уменьшение сил на верхушке русского выступа, был на руку Гудериану. Или, чтобы быть точнее, в пользу его надежд самому провести операцию. Ибо цели Гудериана были четко ограничены. Ударить по клину Жукова, сделать предупреждающий жест, выиграв не столько территорию, сколько время – может быть, месяца два, и за это время Восточный фронт может быть перегруппирован, а западные союзники «могут одуматься». Вот чего он пытался достигнуть.

На первой неделе февраля средства достижения этого плана практически находились в руках Гудериана. Еще две слабые танковые дивизии были отведены с Западного фронта и сосредоточены в учебном городке в Крампнице. Там их оснастили достаточным количеством «тигров» и даже несколькими «истребителями танков», что позволило придать по дополнительной роте каждому батальону. Таким образом, каждая дивизия состояла теперь из четырех рот «пантер» и двух – «тигров», кроме большого количества самоходной артиллерии, приданной гренадерскому батальону. Далее, дивизии СС из 6-й армии Зеппа Дитриха еще не были назначены окончательно в Венгерский сектор и находились на отдыхе в Бонне и Витлихе (район Трабен-Трарбаха).

Считал ли Гудериан, что он сможет преодолеть сопротивление Гитлера и уговорит его отдать ему армию Зеппа Дитриха, или он желал усилить свои резервы за счет самого очевидного источника, но он начал возвращаться к своему больному месту – бессмысленной и дорого обходившейся оккупации Курляндии. Новая буйная сцена произошла 8 февраля, как обычно, на вечернем совещании у фюрера.

По словам Гудериана, он сказал Гитлеру следующее: «Поверьте моим словам, что это не ослиное упрямство с моей стороны, которое заставляет меня продолжать настаивать на эвакуации Курляндии. Я не вижу никакого другого способа, остающегося у нас для накопления резервов, а без резервов мы не можем и надеяться защитить столицу. Уверяю вас, что я действую исключительно в интересах Германии».

На что Гитлер, «дергаясь всей левой стороной тела», вскочил на ноги и закричал: «Как вы смеете так говорить со мной? Вы думаете, я не сражаюсь за Германию? Вся моя жизнь – это долгая борьба за Германию».

Он все еще продолжал вопить на своего начальника штаба с такой «необычной яростью», что Герингу пришлось развести их, что он и сделал, взяв под руку Гудериана и уведя его в соседнюю комнату, где он дал ему чашку черного кофе. Пока они сидели там при открытых дверях, Гудериан увидел в коридоре Дёница и позвал его. У гросс-адмирала были свои причины не поощрять эвакуацию Курляндии, но Гудериану удалось выжать из него признание, что место на кораблях имеется. Однако Дёниц стал уверять, что тяжелую технику придется бросить на берегу (прекрасно зная, что Гитлер никогда не позволит этого сделать). Пока они таким образом спорили, Гитлер, остававшийся в конференцзале с Йодлем, Геббельсом и двумя адъютантами СС, услышал голос Геринга в соседней комнате и крикнул, что хочет опять собрать всех в зале. Они пошли обратно (надо думать, без особого желания), так как было видно, что дурное настроение фюрера не улеглось. Так оно и было, потому что стоило только Гудериану возобновить разговор о предлагаемой эвакуации, как у Гитлера начался новый приступ бешенства: «…он стоял передо мной, размахивая кулаками, так что мой добрый начальник штаба, Томале, вынужден был взять меня за полу мундира и оттащить назад, чтобы я не стал жертвой физического оскорбления».

Так теперь выглядела нацистская верхушка – кричащая, пихающаяся, утешающая друг друга чашечками и бокалами; кажется, они напоминают не столько приспешников двора деспота, сколько слуг, собравшихся на своей половине в свободное время. Но впечатление обманчиво. Это были все те же люди, находившиеся и до сих пор находящиеся на вершине абсолютной власти. Теперь они испугались. Потянуло холодным сквозняком, и веял он из могилы.

Такое ухудшение отношений с Гитлером исключило возможность использования Гудерианом 6-й армии СС для своего контрнаступления, и на второй неделе февраля Конев и Жуков совместно замкнули кольцо окружения и изолировали Глогау, а затем приперли группу армий «Центр» к рубежу по реке Нейсе.

Поэтому Гудериан решил отложить на время свой план атаки по сходящимся направлениям и сосредоточиться на подготовке одного удара из района Арнсвальдского леса против длинного правого фланга Жукова. Четырехугольник между Нейсе, Одером и Карпатами был занят небольшими силами, и Гудериан вполне мог думать, что вторжение Конева в этот район можно будет использовать в своих целях. Потому что, если Арнсвальдское наступление удастся, ему будет легче добиться разрешения на использование армии Зеппа Дитриха на южном фланге, а советский отход будет ограничен у Одера гарнизонами Глогау и Бреслау. Здесь характер русских диспозиций тоже казался соблазнительно уязвимым.

Для атаки из Арнсвальде Гудериану, невзирая на все трудности, удалось собрать мощный резерв. Раус вместе с тремя с половиной дивизиями 3-й танковой армии и большей частью штаба был эвакуирован из Пилау. В эти войска были введены две переформированные дивизии из Крампница. Благодаря затишью, опустившемуся на поля сражений с конца января, было собрано достаточно сил для образования новой армии СС (11-й), командующим которой назначили обергруппенфюрера Штейнера.

Но время продолжало оставаться решающим фактором. Если момент начала германского наступления будет выбран правильно, оно должно застать Жукова врасплох. И когда русские восстановят свое равновесие, можно будет надеяться на начало весенней распутицы, которая задержит их ответный удар.

Русский фронт против Арнсвальде теперь удерживался только пехотой (47-й армией), потому что танковые бригады из 2-й гвардейской танковой армии Богданова были отведены за железную дорогу между Ландсбергом и Шнайдемюле и южнее ее для отдыха и ремонта. Советы также заменяли пехотой свои танковые соединения вдоль Одера до его слияния с Нейсе. (ОКХ оценивало темп прибытия в этом секторе по 4 дивизии в день, но, наверное, это было большой переоценкой. Разумеется, их артиллерия поддержки не могла бы подходить таким же темпом.)

Когда Гудериан прибыл на совещание к фюреру 13 февраля, у него на уме было две цели, которые были взаимозависимы и достижение которых он считал жизненно важным, если война вообще должна была продолжаться. Первая – это то, что атака должна начаться не позднее следующей пятницы (15 февраля). Вторая – что он должен в какой-то мере вести личный контроль над ее ходом. Он предполагал осуществить это, придав к штабу группы армий своего личного помощника, генерала Венка, который должен «отвечать за фактическое проведение атаки».

Совещание проходило в главном конференц-зале новой рейхсканцелярии. Кроме Кейтеля и Йодля, присутствовали Гиммлер и Зепп Дитрих, а также обычные фигуры партийных прихлебателей, курьеров СС и тому подобных. В конце зала над камином висел портрет Бисмарка кисти Ленбаха, напротив него – бронзовый бюст Гинденбурга больше натуральной величины. Вместо Томале Гудериан привез с собой своего протеже Венка. Им не нужно было много времени, чтобы увидеть, как проницательно заметил Гудериан, что «…и Гитлер, и Гиммлер были против, так как оба подсознательно боялись предпринять операцию, которая непременно выявит некомпетентность Гиммлера».