Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

Вольфганг рассуждал:

— Я вспоминаю, как мы прощались с вами на албанской границе и я сказал: «Когда Албания станет свободной и богатой страной, я к вам приеду». Но, к сожалению, этого не случилось. Во всех социалистических странах одно и то же — нет свободы человеку. И никогда не будет, потому что коммунистами движет ни чем не оправданный фанатизм. Я знаю это по своему опыту, я же тоже был коммунистом-фанатиком.

Лиля спросила:

— Вы действительно думаете, что и в России никогда не будет свободы?

— В социалистической России — не будет. Когда-то там посадили в лагерь вашего отца и мою маму, но вот прошло много лет, мы надеялись на улучшения. Но где они? Теперь вот в Албании арестовали вашего мужа. Знаете, в юности и молодости я был ярым сторонником Сталина и считал, что он ведет мир в единственно правильном направлении. Потом я прозрел и стал думать, что именно Сталин придал роковое направление ходу социализма. Но вот уже почти десять лет, как его нет, а курс правления в Советском Союзе и социалистических странах почти не изменился, на всем по-прежнему лежит сталинский отпечаток, вспоминаются его жестокость, самодурство и самовосхваление.

— Но вот ведь в Югославии этого нет, — возразила Лиля.

— В Югославии это тоже есть, хотя в меньшей степени, сажают лишь важных идейных противников Тито. Все шесть республик федерации удерживаются только его железной рукой, благодаря диктату. А любой диктат означает, что свободы все равно нет. Я постепенно разочаровываюсь в Югославии и, скажу вам по секрету, думаю перебраться в Западную Германию.

Вольфганг действовал на Лилю успокаивающе. Она вспомнила, как он понравился ей еще при первом знакомстве, как ей было с ним весело, а Влатко это не нравилось.

* * *

Когда стало известно, что дипломатические отношения между Советским Союзом и Албанией прекращены, Павел и Мария с тревогой стали ждать известий от Лили. А она ничего не сообщала, и они терялись в догадках, где дочь, что с ней, что с внуком, что происходит с Влатко?

Павел горестно повторял:

— Я знал, я знал, что так кончится эта «дружба» с Албанией. Как я корю себя, что не смог убедить Лилю не уезжать.

Мария ничего не говорила, но у нее участились приступы аритмии, и она все чаще принимала лекарства. Напуганный ее состоянием, Павел перестал упоминать о своих предсказаниях и сожалениях.

Наконец они получили телеграмму от Лили, и теперь с трудом читали латинские буквы: «Ya s Leshkoy sumela perebratsya v Yugoslaviyu k nashim drusyam Somborskim Vlatko arestovan kak tolko smogu priedu k vam tseluy lilya».

Мария заплакала и приняла лекарство. Павел обнял ее:

— Ну, слава богу, что в Югославии. Теперь они скоро приедут к нам.

Плечи Марии тряслись:

— Да, слава богу. Но дело в том, что у нашей Лили теперь такая же судьба, какая была у меня, а у нашего внука нет отца, как не было шестнадцать лет у Лили.

Оба задыхалась от горя, Павел видел, как тяжело жене. Чтобы успокоить ее, он сказал:

— Конечно, это грустно, но все-таки мы опять будем вместе, она скоро приедет, а потом, может, и его освободят.

Мария отрицательно покачала головой:

— Не освободят. Дело в том, я знаю, как это все будет. Надо позвонить Августе с Алешей, чтоб они тоже порадовались. Так жалко, что нет с нами нашего дорогого Сени, он был бы рад увидеть Лилю.

Позвали Нюшу, Мария кинулась к ней:

— Нюша, дорогая, телеграмма пришла от Лилечки. Жива она, жива, здорова, и внук наш, Лешенька, с ней. Скоро приедут.

Верная Нюша тоже вытерла глаза:

— А муж-то ейный где?

— Арестовали его, пишет, что в тюрьме.

— Вон оно что. Это как тогда Павла Борисыча, значит. Ну, что ж, буду готовиться к их приезду, пирогов напеку. А теперича пойду, схожу во Всехсвятскую церковь, помолюсь Богу, свечку поставлю в благодарность.

Мария попросила:

— Поставьте и от нас, бог-то ведь один.

На следующий день впервые за долгое время Павел пошел на работу в хорошем настроении.

У Павла была еще одна причина для хорошего настроения, более отвлеченного свойства: он испытывал чувство удовлетворения после только что прочитанной повести «Один день Ивана Денисовича», первого художественного произведения о правде лагерной жизни. Ничего подобного по глубине идеи и реалистичности описания до сих пор не печатали. Повесть, появившаяся в журнале «Новый мир», сразу стала объектом интереса, обсуждения и восхищения читающей публики. Они передавали друг другу журнал на ночь, на чтение образовалась очередь. Журнал выпустил два дополнительных тиража, но все равно экземпляров катастрофически не хватало, раскупали мгновенно. В Союзе писателей прошел слух, что повесть читал сам Хрущев, она ему понравилась, и он дал добро на публикацию.

Автором был никому еще не известный Александр Солженицын. Для первого опубликованного произведения повесть была написана с поразительным мастерством: яркие образы, тщательно проработанные эпизоды, четкая структура повествования и сочный язык с использованием своеобразного лагерного жаргона, хорошо знакомого Павлу. Это был рассказ об одном обычном дне одного обычного заключенного, деревенского печника Ивана Денисовича Шухова. Из десяти лет заключения он отсидел уже восемь. Кроме сквозных событий дня, описывались судьбы и характеры многих заключенных, это превратило повесть в эпопею лагерной жизни. В жизни каторжника это был обычный тяжелый день, которым Иван Денисович все-таки остался доволен. Но если лагерная действительность так ужасна, почему он доволен? Ответ напрашивался сам собой: этому простому, ни в чем не повинному мужику помогала многолетняя привычка к страшным условиям. В этом и была суть идеи: не только показать жуть лагерного существования, но подчеркнуть, что человека к этому заставили привыкнуть. От этого легко было перекинуть мост к обобщению: всех нас заставили привыкнуть к тяжелой жизни под сталинским сапогом. Так «маленький мир лагеря» становился отражением «большого мира», всей страны. В повести есть удивительный момент: Шухов вспоминает волю, и автор пишет: «Уж сам он не знал, хотел он воли или нет». Читатели ясно понимали это метафорическое сравнение.

Павел вслух читал повесть Марии, а дочитав, сказал:

— Это энциклопедия советской жизни при Сталине. Я прошел через это и знаю, что все написанное абсолютная правда. Меня радует, что наконец опубликовали правду.

Мария сидела подавленная, с заплаканными глазами:

— До чего это все страшно! Мне просто не верится, что ты сам испытал весь этот ужас. А теперь это суждено мужу Лилечки и отцу нашего внука.

И приняла лекарство от сердечной боли.

* * *

Накануне нового 1962 года в правлении Союза писателей царила необычная суета: Ильин был озабочен, не отходил от своего стола со спрятанной в ящике «вертушкой» — прямой святи с заведующим идеологическим отделом ЦК партии Ильичевым. Переговоры с ним он вел за закрытой дверью. Секретарши Таисия и Вера постоянно куда-то звонили, с кем-то соединяли Ильина по обычному телефону. Было назначено внеочередное заседание партийного комитета, на совещание съехались все секретари Союза писателей: Федин, Сурков, Михалков, Симонов, Соболев. Несколько раз приезжал и уезжал Твардовский, редактор журнала «Новый мир».