Отпусти меня завтра - Любовь Огненная

Разместившись за одним из столиков, пыталась избавиться от брезгливости, что накатывала волнами. Следы от сигарет на деревянном покрытии и дырки на коже. Никаких скатертей, но я держала себя в руках. Держала, ровно до того момента, пока нам не принесли меню.

– Это что? – не поняла я, раскрывая увесистую папку с черными и цветными рисунками.

– Это то, зачем мы приехали именно сюда. Помнишь, ты хотела сделать тату? Все свои татуировки я бил здесь у Спринтера. Выбирай.

– Что? Прямо сейчас? – ужаснулась я.

Перспективы не радовали от слова совсем. Мелкая дрожь охватила кожу, холодком пробралась в желудок. Да, я говорила об этом, но думала лишь как о мечте. У нас не приветствуются татуировки у моделей. Мало кто возьмет такую девочку на фотосессию или показ. Особенно если тату будет на видном месте.

– Сейчас, лисенок. И поверь, мы не уйдем отсюда, пока не осуществим твою мечту.

– У меня с собой денег нет, – попыталась я съехать, понимая, что, если Кирилл что-то и решил, переубедить его будет очень сложно. Я уже знала его. Наверное, даже больше, чем хотела бы.

– У меня есть, – спокойно ответил он, подпирая кулаком щеку.

Девушка-официантка принесла нам высокие бокалы, наполненные доверху, и тарелки с какими-то закусками.

– Но я не хочу! Я не готова! – призналась честно и как-то излишне эмоционально.

– А если я расскажу тебе о том, где мы впервые познакомились?

Это было чертовски соблазнительно. Настолько, что на миг я даже забыла о том, какой важный разговор нас ждет впереди. Сегодня или никогда.

– Хорошо, но тату выбираю я. И да, ты себе бьешь такую же.

Три года назад

Я его не помнила. Кирилл рассказывал о том, что мы учились в одной школе, но я его не помнила. Просто не могла вспомнить, как если бы никогда не видела. Даже представить его не могла мальчишкой, а он не врал – видела это по взгляду, что буквально излучал надежду. Надежду на то, что я его вспомню.

Говорил, что мы даже жили в соседних дворах. Что несколько раз носил за мной рюкзак, сбегая с последних уроков, но я не помнила, потому что таких, как он, были десятки, если не сотни. Я просто никогда не обращала на них внимания, слишком быстро привыкнув к всеобщему обожанию. Правда, любили меня по большей части за то, что в моем кошельке всегда имелись деньги. Именно поэтому я и общалась с теми, кто был значительно старше.

– Помнишь?

Я просто не могла ему соврать. Понимала, что своим ответом причиню ему боль, но лжи в наших отношениях было достаточно. Устала врать, изворачиваться и выкручиваться. Мы оба давно заслужили правду.

– Нет, Кирилл. Но поверь, я очень об этом сожалею. – Взяв его за руку, сжала его пальцы и получила в ответ точно такой же жест. Сомнения разлились в секунды, сворачиваясь вязкой тягучей массой. – Я хочу, чтобы ты кое-что знал.

Слова словно приговор. Интересно, а какая цена у правды?

Если бы Кирилл рассказал мне о том, откуда знает меня еще там – в нашу первую встречу в клубе, – я бы стопроцентно послала его гулять лесом, даже не желая узнать ближе. Наверное, он это понимал. До испуга знал меня так же хорошо, как и я его, но сейчас…

Мне действительно искренне было жаль, что я его не помнила. Так какая цена у правды?

Правда стоит слишком дорого. Произнесенная не вовремя – она может навсегда изменить жизнь, повернуть судьбу совсем другой дорогой. И да, за его правду я была ему благодарна. Точнее, даже нет: за ее сокрытие до поры до времени. Хотелось верить, что и моя правда просто должна была немного отлежаться, чтобы воспринималась проще, легче, но тяжело.

Даже начать тяжело. Не могу подобрать правильные слова, потому что для этой правды каждое из них кажется неподходящим. И слова – они имеют свойство ранить, как ранит самый острый нож, беспощадно разрывая плоть. Только…

Другого выхода иногда просто нет. Этим и отличается моя правда от его.

– Сегодня утром я узнала, что завтра вечером мне предстоит переехать в столицу. Поезд отъезжает от вокзала без десяти семь.

С каждым моим словом лицо Кирилла все больше мрачнело, а мои пальцы он сжал до боли, наверняка даже не замечая этого. Смотрела в его глаза и видела рождающуюся злость. Еще не на меня, но вскоре…

– Это все, что я должен знать? – спросил он холодно и даже отстраненно.

Внутренне содрогалась от его реакции. Не представляла, что будет дальше, когда прозвучат самые важные слова.

– Нет, – ответила тихо. Хотелось отвернуться, чтобы не смотреть на него, чтобы не сжиматься под этим темным взглядом. – Отец нашел мне жениха. Мое мнение по этому поводу его не волнует. Завтра я должна уехать с ним.

Казалось, что вокруг нас резко снизилась температура. Я будто даже видела этот лед, что сковывал руки и ноги, покрывал тонкой пленкой кожу, ложился на губы, не давая произнести больше ни звука.

– Ты же сказала, что те мудаки – вышибалы твоего отца – специально соврали мне про жениха? Это ведь были твои слова? А выходит, самая главная лгунья здесь ты? – каждое слово словно пощечина, но я заслужила каждую из них.

– Да, я соврала! – слезы скатились по щекам непроизвольно. – Но я соврала только потому, что знаю, на что способен мой отец! Он размажет тебя одним пальцем! Я о тебе беспокоилась, я… – тихо скатывалась в истерику.

– А сейчас, значит, больше не беспокоишься? – ухмыльнулся он, а я почувствовала себя самой настоящей дрянью.

– Кирилл…

– И как он поживает – твой жених? Как много я не знаю, родная? – последнее слово он буквально прорычал.

Хотелось провалиться сквозь землю. Бессилие – вот, что я испытывала. Оправдываться никогда не умела, да и был ли смысл? В чем оправдываться? В том, что действительно соврала?

Поднявшись, Кирилл, не глядя на меня, вышел из бара, а я так и осталась сидеть, просто не имея сил последовать за ним и остановить. Понимала, что осталась со своей проблемой один на один, но, может быть, так даже будет лучше. Одной, наверное, спрятаться будет легче.

– И долго ты здесь собираешься сидеть? – спросил Кирилл, нависая надо мной со спины. Я даже не заметила, как он вернулся обратно в бар. – Пойдем, Спринтер уже освободился.

– А как же? – поднялась я, ухватившись за поданную им ладонь.

– Все потом. Сейчас мне нужно остыть.

Я не проронила ни слова, пока на моей коже от запястья и до локтя набивали какую-то фразу. Испытывала боль, но та, что была внутри, ранила куда сильнее. Даже перевода не знала, но полностью и всецело доверяла Беркуту. Тем более что он себе выбил такую же на тыльной стороне ладони, а значит, фраза не может означать что-то плохое.

– Dum spiro, amo atque credo, – улыбнувшись, проговорил Спринтер. По его лицу было заметно, что он доволен своей работой.