Обитаемый остров - Борис Стругацкий

Он увидел три светящихся золотистых шара, мигающие синююнадпись, свитую из стеклянных газосветных трубок, и дверь, ведущую вполуподвальное помещение. Он уже знал, что тремя золотистыми шарамиобозначаются, как правило, места, где кормят. Он спустился по щербатымступенькам и увидел зальцу с низким потолком, десяток пустых столиков, пол,толсто посыпанный чистыми опилками, стеклянный буфет, уставленный подсвеченнымибутылками с радужными жидкостями. В этом кафе почти никого не было. За никелированнымбарьером возле буфета медлительно двигалась рыхлая пожилая женщина в белойкуртке с засученными рукавами; поодаль, за круглым столиком, сидел в небрежнойпозе малорослый, но крепкий человек с бледным квадратным лицом и толстымичерными усами. Никто здесь не кричал, не кишел, не выпускал наркотическихдымов.

Максим вошел, выбрал себе столик в нише подальше от буфета иуселся. Рыхлая женщина за барьером поглядела в его сторону и что-то хриплогромко сказала. Усатый человек тоже взглянул на него пустыми глазами,отвернулся, взял стоявший перед ним длинный стакан с прозрачной жидкостью,пригубил и поставил на место. Где-то хлопнула дверь, и в зальце появиласьмолоденькая и милая девушка в белом кружевном переднике, нашла Максима глазами,подошла, оперлась пальцами о столик и стала смотреть поверх его головы. У неебыла чистая нежная кожа, легкий пушок на верхней губе и красивые серые глаза.Максим галантно прикоснулся пальцем к кончику своего носа и произнес:

– Максим.

Девушка с изумлением посмотрела на него, словно толькотеперь увидела. Она была так мила, что Максим невольно улыбнулся до ушей, итогда она тоже улыбнулась, показала себе на нос и сказала:

– Рада.

– Хорошо, – сказал Максим. – Ужин.

Она кивнула и что-то спросила. Максим на всякий случай тожекивнул. Он улыбаясь посмотрел ей вслед – она была тоненькая, легкая, и приятнобыло вспомнить, что в этом мире тоже есть красивые люди.

Рыхлая тетка у буфета произнесла длинную ворчливую фразу искрылась за своим барьером. Они здесь обожают барьеры, подумал Максим. Везде уних барьеры. Как будто все у них здесь под высоким напряжением… Тут отобнаружил, что усатый смотрит на него. Неприятно смотрит, недружелюбно. И еслиприглядеться, то он и сам какой-то неприятный. Трудно сказать, в чем здесьдело, но он ассоциируется почему-то не то с волком, не то с обезьяной. Ну ипусть. Не будем о нем…

Рада снова появилась и поставила перед Максимом тарелку сдымящейся кашей из мяса и овощей и толстую стеклянную кружку с пеннойжидкостью.

– Хорошо, – сказал Максим и приглашающе похлопал постулу рядом с собой. Ему очень захотелось, чтобы Рада посидела тут же, пока онбудет есть, рассказала бы ему что-нибудь, а он бы послушал ее голос, и чтобыона почувствовала, как она ему нравится и как ему хорошо рядом с нею.

Но Рада только улыбнулась и покачала головой. Она сказалачто-то – Максим разобрал слово «сидеть» – и отошла к барьеру. Жалко, подумалМаксим. Он взял двузубую вилку и принялся есть, пытаясь из тридцати известныхему слов составить фразу, выражающую дружелюбие, симпатию и потребность вобщении.

Рада, прислонившись спиной к барьеру, стояла, скрестив рукина груди, и поглядывала на него. Каждый раз, когда глаза их встречались, ониулыбались друг другу, и Максима несколько удивляло, что улыбка Рады с каждымразом становилась все бледнее и неуверенней. Он испытывал весьма разнородныечувства. Ему было приятно смотреть на Раду, хотя к этому ощущению примешивалосьрастущее беспокойство. Он испытывал удовольствие от еды, оказавшейся неожиданновкусной и довольно питательной. Одновременно он чувствовал на себе косойдавящий взгляд усатого человека и безошибочно улавливал истекающее из-забарьера неудовольствие рыхлой тетки… Он осторожно отпил из кружки – это былопиво, холодное, свежее, но, пожалуй, излишне крепкое. На любителя.

Усатый что-то сказал, и Рада подошла к его столику. У нихначался какой-то приглушенный разговор, неприятный и неприязненный, но тут наМаксима напала муха, и ему пришлось вступить с ней в борьбу. Муха была мощная,синяя, наглая, она наскакивала, казалось, со всех сторон сразу, она гудела изавывала, словно объясняясь Максиму в любви, она не хотела улетать, она хотелабыть здесь, с ним и с его тарелкой, ходить по ним, облизывать их, она былаупорна и многословна. Кончилось все тем, что Максим сделал неверное движение, иона обрушилась в пиво. Максим брезгливо переставил кружку на другой столик истал доедать рагу. Подошла Рада и уже без улыбки, глядя в сторону, спросилачто-то.

– Да, – сказал Максим на всякий случай. – Рада хорошая.

Она глянула на него с откровенным испугом, отошла к барьеруи вернулась, неся на блюдечке маленькую рюмку с коричневой жидкостью.

– Вкусно, – сказал Максим, глядя на девушку ласково иозабоченно. – Что плохо? Рада, сядьте здесь говорить. Надо говорить. Не надоуходить.

Эта тщательно продуманная речь произвела на Раду неожиданнодурное впечатление. Максиму показалось даже, что она вот-вот заплачет. Вовсяком случае у нее задрожали губы, она прошептала что-то и убежала из зала.Рыхлая женщина за барьером произнесла несколько негодующих слов. Что-то я нетак делаю, обеспокоенно подумал Максим. Он совершенно не мог себе представить –что. Он только понимал: ни усатый человек, ни рыхлая женщина не хотят, чтобыРада с ним «сидеть» и «говорить». Но поскольку они явно не являлисьпредставителями администрации и стражами законности и поскольку он, Максим,очевидно не нарушал никаких законов, мнение этих рассерженных людей неследовало, вероятно, принимать во внимание.

Усатый человек произнес нечто сквозь зубы, негромко, но ссовсем уж неприятной интонацией, залпом допил свой стакан, извлек из-под столатолстую полированную трость, поднялся и не спеша приблизился к Максиму. Он селнапротив, положил трость поперек стола и, не глядя на Максима, но обращаясьявно к нему, принялся цедить медленные тяжелые слова, часто повторяя«массаракш», и речь его казалась Максиму такой же черной и отполированной отчастого употребления, как его уродливая трость, и в речи этой была чернаяугроза, и вызов, и неприязнь, и все это как-то странно замывалось равнодушиеминтонации, равнодушием на лице и пустотой бесцветных остекленелых глаз.

– Не понимаю, – сказал Максим сердито.

Тогда усатый медленно повернул к нему белое лицо, погляделкак бы насквозь, медленно, раздельно задал какой-то вопрос и вдруг ловковыхватил из трости длинный блестящий нож с узким лезвием. Максим дажерастерялся. Не зная, что сказать и как реагировать, он взял со стола вилку иповертел ее в пальцах. Это произвело на усатого неожиданное действие. Он мягко,не вставая, отскочил, повалив стул, нелепо присел, выставив перед собою свойнож, усы его приподнялись, и обнажились желтые длинные зубы. Рыхлая тетка забарьером оглушительно завизжала, Максим от неожиданности подскочил. Усатыйвдруг оказался совсем рядом, но в ту же секунду откуда-то появилась Рада,встала между ним и Максимом, и принялась громко и звонко кричать – сначала наусатого, а потом, повернувшись, – на Максима. Максим совсем уже ничего непонимал, а усатый вдруг неприятно заулыбался, взял свою трость, спрятал в неенож и спокойно пошел к выходу. В дверях он обернулся, бросил нескольконегромких слов и скрылся.