Империя Гройлеров - Александр Аннин

– Поворачивай! Гребем назад!

Плюхнувшись на бревнышки десантных сбивней, опоссумы сами взялись за весла, раскидав неповоротливых и медлительных бобров. Вскоре они полуживым потоком ввалились на главные сбивни – под непристойную брань хорьков с Великим Хорем во главе.

– Хворь вас всех забери! – это было самое мягкое из ругательств директатора.

Так провалилась первая попытка десантирования зубастиков в Кур-Щавель.

Наступила ночь – темная, безлунная. Весь курино-петушиный город не спал, с ужасом ожидая пробуждения крыс от обморока. Совсем близко от берега можно было различить на волнах громоздящуюся армаду Великого Хоря – она никуда не собиралась уходить!

– Не бросят же они, в самом деле, своих на берегу, – рассудительно и вместе с тем наивно изрек Премудрый Плимутрок – один из старейшин Национального мыслительного Центра «Куриные мозги».

И был Премудрый не совсем-таки прав в своих выкладках.

Великий Хорь, разумеется, не задумался бы оставить на произвол судьбы всех своих крыс:

– Пусть куры выклюют им, беспомощным, глаза, пусть превратят их в слепых кротов! – бушевал Великий Хорь. – Пусть петухи своими шпорами снимут с них шкуры и подарят эти шубы своим клушам!

– Но почему, мой повелитель? – взывал тощий опоссум по прозвищу Опус. – Ведь это же крысы, ваши верные подданные крысы!

Свое прозвище Опус получил благодаря недюжинному таланту сочинять хвалебные оды и всякого рода сочинения текстовые и музыкальные – в честь Великого Хоря. Поэтому директатор и сделал Опуса своим главным советником. И, надо сказать, это было одно из немногочисленных мудрых решений правителя Княжества Хищных Зубастиков.

Пожертвовать всеми крысами разом Великого Хоря побуждала еще одна, гаденькая такая, мыслишка: ведь после таких потерь на его острове резко поубавится количество едоков, и, таким образом, будет хотя бы временно снята проблема пропитания.

Вслух же директатор изрек:

– Ты все-таки дурак и неуч, Опус. Разве ты не знаешь древнее изречение: чем больший урон в живой силе потерпел командующий, тем более великим полководцем он останется в истории!

Но обстановка не требовала таких чудовищных жертв. Война не закончилась, война только начиналась…

– Хорьки, за мной! – скомандовал Великий Хорь.

И тут же попятился назад, пропуская вперед себя стаи всхрапывающих от возбуждения и жажды крови хорьков – размером куда меньше, чем он сам.

На этот раз перепуганные бобры наотрез отказались садиться на весла.

– Вы не бобры! Вы бабы! Трусливые бабы! – презрительно сплюнули в сторону сепаратистов хорьки и сами взяли на себя управление десантными сбивнями.

– Смотрите, как бы вам стать не весельниками, и висельниками, – подтявкнул главный советник Опус.

Хорьки захрюкали от столь удачной шутки – которая, стоит лишь Великому Хорю мигнуть глазом – могла бы и перестать быть шуткой.

– Слава Великому Хорю! – ревели хорьки, браво проплывая мимо флагмана. – Пьющие куриную кровь приветствуют тебя!

А когда стройные легионы хорьков наконец ступили на песчаный пляж, то… Стоящие на городской набережной куры и петухи увидели жуткую картину. Во мраке ночи вспыхнуло множество красных огоньков. От ужаса у жителей Кур-Щавеля помутилось в мозгах, им стало казаться, что огоньки раздваиваются, приближаясь по песку к беззащитному городу…

Однако это раздвоение было вовсе не плодом массовых куриных галлюцинаций. Это попарно горели во тьме глаза хорьков – гипнотизирующие, подавляющие волю и лишавшие последних остатков физических сил.

Куры штабелями попадали на траву…

Но профессор Алектор не терял времени даром, пока противник предоставил Кур-Щавелю передышку до наступления ночи. Еще засветло он собрал у всех очкариков их «вторые глаза», заперся в своем холостяцком курятнике и принялся мудровать над стеклышками окуляров. В том числе – и над свои пенсне.

Кур-Раптор наук знал о страшной гипнотической силе ночного взгляда хорька – взгляда горящего, словно топка его очага, и высверливающего мозги, будто лазерный луч.

Он смазал внутреннюю сторону всех собранных очков густой сажей, чтобы хоть как-то защитить их обладателей от прожигающего хорьего взгляда. А потом подержал внешнюю часть стекол над испарениями раскаленного гудрона, что сделало все пенсне Кур-Щавеля зеркальными.

Сработает ли его замысел? Не подкачают ли добровольцы?

С наступлением ночи Алектор с предсмертной торжественностью водрузил пенсне на свой клюв, раздал остальные всем смельчакам-доброхотам.

И когда хорьки, подбадриваемые чувством безнаказанности и неуязвимости, неспешно вышагивали по бесчувственным крысам к ночным очертаниям города, им навстречу выступили…

О нет! Этого не может быть!

Во тьме казалось, что против них из города стройным рядом шагают такие же хорьки, как они сами!

– Изменники! Предатели! – придушенно хрипели подданные Великого Хоря, его собратья по роду.

– Но как? Как они оказались в стане наших врагов? – раздался чей-то взвизг и тут же оборвался.

Первый хорь был повержен. На это не обратили внимания: подумаешь, потеря бойца! Делов-то… Все жаждали вгрызться в глотки изменников.

Но почему-то эти изменники-хорьки, стеной надвигавшиеся из Кур-Щавеля на непрошенных гостей, отчаянно кукарекали и кудахтали (от страха кукарекали и от страха кудахтали, если уж быть до конца верными исторической правде).

Десятки парных кроваво-красных лучей, отраженных от тонированных, зеркальных очков отважных петушков и курочек, заметались вдоль грозных цепей кровожадных хорьков. Сила воздействия этих самых лучей была многократно увеличена за счет выпуклостей линз…

Один за другим бравые хорьки каменели и падали на песок рядом с крысами. Те все еще никак не могли прийти в себя, наглотавшись нервно-паралитического газа, выделяемого опоссумами…

Солнышко, поднявшееся над морским горизонтом, озарило унылую картину минувшей битвы: весь песчаный берег был покрыт неподвижными тушками крыс и хорьков. Их лапки были задраны и скрючены, низкое солнце отбрасывало на гладкий, вылизанный морем песок синие тени парализованных врагов…

– Как есть – натюрморт, – брякнул худохник Мазокур, показавший себя одним из героев минувшей ночи. – Мертвая натура…

Мазокур обычно рисовал («мазал») кур, и нет ничего странного, что к нему прилипло такое прозвище. Это был роковой сердцеед из породы Галан: серо-голубая спинка, фиолетовое брюшко, палевые голени, как сапожки, украшены были изящными шпорами. Галантный кавалер, одним словом.

Мазокур единственный из всего населения Кур-Щавеля имел настоящую перьевую бороду – как у завзятого художника. Поговаривали, что именно благодаря этой-то самой бороде он избрал для себя поприще живописца.