Источник - Джеймс Миченер

Лишь когда Кюллинан попал в колледж, он узнал, что не евреи обрекли Иисуса на такие страдания. Это были римские солдаты. Он также узнал, что теперь никто из отцов католической церкви не придерживается таких взглядов, которые проповедовал их приходской священник, но это уже не имело значения. Он самостоятельно дошел до понимания, что инстинктивная ненависть к евреям совершенно бессмысленна, а в поддержку рациональной неприязни нельзя привести никаких доказательств. С ним произошли такие кардинальные изменения, что ныне он был готов даже жениться на еврейке.

Он поймал себя на том, что почти все время думает о Веред, и едва ли не чаще всего вспоминал предупреждение, которое несколько лет назад в Египте высказал французский археолог: «Многие раскопки на Ближнем Востоке кончаются неудачей, потому что Бог создал археологами юных мальчиков и девочек, и, когда вы собираете их в палатках на краю пустыни… могут возникнуть предельно странные вещи. Особенно справедливо это по отношению к раскопкам, которые организуют британцы, потому что англичанки, столь пристойные в стенах своего дома, буквально теряют самообладание, стоит им увидеть, как стержень лома входит в плоть земли». Подтверждением этой теории служило романтическое отношение английского фотографа к девушкам из кибуца, и Кюллинан нисколько не осуждал его.

Несмотря на строгое расписание, установленное Элиавом, хватало времени принимать участие и в общественной жизни кибуца. В долгие летние вечера собирались группы, чтобы заняться народными танцами. Прошел слух, что Большой Босс – холостяк, и самые хорошенькие девушки вытягивали его на площадку, и под аккомпанемент аккордеона партнеры кружились в красивых старинных танцах – некоторые пришли из России, а другие из гор Йемена. Кюллинан считал, что девушки кибуца слишком юны, чтобы оказывать им серьезное внимание, но признавал, что одно свое мнение все же изменил, чем и поделился с Табари: «В Америке я всегда думал, что народные танцы – это для девушек, которые слишком некрасивы и толсты для современных танцев. Теперь я все понял».

В июле он, к своему неудовольствию, заметил, что на вечерах в кибуце Веред Бар-Эль обычно предпочитает танцевать с доктором Элиавом и они составляют красивую пару. Его гибкая тонкая фигура была полна чисто мужского обаяния, а миниатюрная Веред танцевала с темпераментной грациозностью, особенно те танцы, где девушке надо было кружиться, и подол ее юбки взлетал вверх. Кроме того, Табари устраивал вечерние экскурсии в такие исторические места, как Тиберия на Галилейском море, или на исторические развалины Кесарии, древней столицы Ирода. Там Кюллинан увидел, как Веред, залитая лунным светом, стоит у мраморной колонны, некогда украшавшей царские сады, и она показалась ему духом Израиля, темноволосая обаятельная еврейка библейских времен. Он хотел подойти и сказать ей эти слова, но прежде, чем он собрался, рядом с ней возник доктор Элиав. Стоя у колонны, он держал ее за руку, и Кюллинан почувствовал себя сущим ослом.

Но как-то ночью в середине июля, когда он при свете луны осматривал раскопки, его обеспокоило какое-то движение на северном краю плато. Он заподозрил, что кто-то хочет похитить реликвию крестоносцев, но это оказалась Веред Бар-Эль. С чувством облегчения он подошел к ней, обнял и поцеловал с такой страстью, что она удивила их обоих. Медленно отстранившись от него, она взялась за отвороты его куртки, глядя снизу вверх темными влажными глазами.

– Джон, – мягко засмеялась она, – разве ты не знал, что я обручена с доктором Элиавом?

– Ты?… – Он отвел ее руки, словно они пугали его.

– Конечно. Поэтому я и выбрала эти раскопки… а не Масаду[3].

Он удивлялся этому еще в Чикаго: «Почему Бар-Эль пренебрегла шансом оказаться в Масаде, чтобы работать со мной?» Теперь он разозлился: «Черт побери, Веред! Если Элиав обручен с тобой, почему он ничего не делает?»

Какое-то мгновение она смотрела на него, словно сама себе задала этот вопрос, но быстро оправилась и небрежно бросила:

– Порой так бывает…

Он снова поцеловал ее и сказал куда серьезнее:

– Веред, если он так долго тянет, почему бы тебе не выйти замуж за человека, который занят делом?

Веред помолчала, словно приглашая снова поцеловать ее, но потом отстранилась.

– Ты слишком занят делом, – мягко сказала она.

– Как давно ты обручена?

Стоя в отдалении от него, она сказала:

– Мы вместе воевали. Я дружила с его женой до того, как ее убили. Он дрался рядом с моим мужем. Это то, что связывает людей.

– Ты несешь патриотическую чушь.

Со всей силой и гневом она дала ему пощечину.

– Это серьезно. И никогда, никогда… – Она оказалась в его объятиях и зарыдала. Справившись с собой, Веред прошептала: – Ты человек, которого я могла бы полюбить, Джон. Но я отчаянно дралась за эту еврейскую землю и никогда не выйду замуж за нееврея.

Он опустил руки. Ее слова были архаичны и даже оскорбительны. Они были явно не к месту в это мгновение, когда двоих людей коснулась любовь. Но если европейские евреи прошли через все, что им выпало на долю, и построили государство, в котором обаятельная тридцатитрехлетняя вдова может произносить такие слова…

– Ты недалеко ушла от тех ирландских католиков, которых мне довелось знать в Гэри. «Если ты приведешь в дом польского мужа, я дам хлыста вам обоим». Так мой отец говорил моим сестрам.

– Я не просила целовать меня, – напомнила Веред.

– Прости, что я это сделал, – фыркнул Кюллинан.

Она взяла его руки, гневно сжатые в кулаки, и прижала к своим щекам.

– Это глупые слова, и ты это знаешь. Я смотрела, как ты работаешь на раскопе, Джон. Ты хочешь докопаться до каждой мелочи, и никакие предубеждения над тобой не властны. Ну ладно, вот ты копаешься в этой траншее – и вдруг сталкиваешься с чем-то, что ты не можешь принять… с еврейской девушкой, которая пережила такие ужасы, что теперь на свете осталось только одно, чего она может желать, – оставаться еврейской девушкой.

Сила этих слов заставила Кюллинана с уважением отнестись к тому, что говорила Веред, но рассудком он не мог это принять: если он хоть что-то понимает в человеческих отношениях, он не сомневался, что Веред Бар-Эль не выйдет замуж за доктора Элиава. Она совершенно не производила впечатления влюбленной в него женщины, да и в нем не чувствовалось голодной тяги к ней. Как и Израиль, частью которого она была, Веред очутилась на скрещении исторических путей, но ее привели сюда любовные эмоции, и она выдала свое беспокойство, ибо ситуация эта ее не устраивала. Полный сочувствия, Кюллинан видел ее неуверенность и потом сказал:

– Веред, я провел последние двадцать лет в поисках жены. Я хочу, чтобы она была умна, не чуралась больших идей и… ну, чтобы она была женственной. Таких найти нелегко, и я не отпущу тебя. Ты никогда не выйдешь замуж за Элиава. В этом я убежден. А вот за меня ты выйдешь.