Горечь рассвета - Лина Манило

С каждой минутой иголочек, пронзающих кожу, всё меньше, а значит, можно рискнуть подняться, без угрозы упасть в обморок. Кое-как встаю, пару раз неуклюже, расставив руки в стороны, приседаю, и вот уже моё тело снова готово к движению, как будто не было бессонной ночи в этом хламовнике, где воздух наполнен запахами гари и сырости одновременно. Странное дело, несмотря на усталость, голод и страх, внутри столько энергии, что можно запустить небольшую электростанцию. Наверное, это истерика. Последний раз оглядываюсь по сторонам (как будто тут есть на что смотреть), подхватываю с земли рюкзак и направляюсь к выходу.

Остановившись на выходе, сжимаю в кулаки дрожащие ладони, а по спине ползёт липкий страх, словно холодная змея. Я теперь, оказывается, чертовски боюсь открытых пространств, но других вариантов нет, только если на самом деле не собираюсь умирать. А так как погибать все-таки не хочется, нужно двигаться в сторону Города. Необходимо срочно найти хоть кого-то из наших — одна я долго не протяну.

За дверями сарая замечаю, насколько же изменился привычный до боли пейзаж. Леса нет, на его месте обугленные стволы, коряво торчащие из сухой, чёрной земли. Приседаю и набираю в ладонь немного почвы, которая тут же рассыпается в руке еще тёплой пепельной пылью. Даже воздух безвозвратно изменился — теперь это мёртвое дыхание погибшего Леса и ничего больше. Закрыв нос рукавом, осторожно иду вперёд.

Органы чувств, что оголённые провода: нервы как натянутая пружина — кажется, от внутреннего напряжения в любой момент могу отключиться как перегоревшая лампочка. Но я должна идти вперёд, не обращая внимания на волнение, потому что это моё самое важное задание, от которого зависит моя жизнь. Самая важная операция, которую не имею права провалить.

Иду, стараясь аккуратно и бесшумно переступать через уродливые трещины в земле, пытаясь всеми силами выкинуть из головы, что произошло с этим миром по нашей, между прочим, вине. Иначе свихнусь, рухну на землю и буду рыдать до потери сознания. Но разве имею право расклеиваться?

Хорошо помню этот маршрут: налево Поле, прямо Город, где мне посчастливится оказаться, если буду идти, никуда не сворачивая. Я давно там не была, но чувствую, что ничего хорошего меня в итоге не ожидает.

Пройдя несколько сот метров, вдруг слышу какой-то шорох. Спина мгновенно покрывается липким потом, а в глазах темнеет как при панической атаке, что случались у меня в далёком детстве. Что за хрень? Нечему же шелестеть — здесь всё превратилось в пепел! Ноги мгновенно прирастают к земле, и я превращаюсь в одно из этих несчастных, покорёженных катастрофой деревьев — стараюсь мимикрировать изо всех сил, чтобы меня не заметил тот, кому я ни при каких условиях показываться на глаза не намерена. Во всяком случае, пока. Дыхание замирает, и я вся обращаюсь в слух. Шорох повторяется, чуть поворачиваю голову влево — там видна граница, отделяющая Лес от Поля. Что-то знакомое мерещится вдали, мозг лихорадочно принимается работать. Болотный оттенок нашей формы я не спутаю ни с каким другим, и именно его я сейчас вижу! В этом не может быть ни малейшего сомнения.

Срываюсь с места, наплевав на безопасность, и бегу со всех ног к источнику звука. По мере приближения всё больше уверена, что на границе найду кого-то из наших. А с другой стороны не может же быть всё так просто. Так не бывает. Во всяком случае, не в этой жизни и точно не со мной — везение и я понятия несовместимые.

А может там Айс? Запрещаю себе об этом думать, ибо моя любовь к нему — только моё дело, сейчас рефлексия о том, как могло бы быть, если бы не тысяча "но", только ухудшит положение. Правильно Генерал говорил: "Любовь делает вас слабее, заставляя чувствовать себя уязвимыми". Пусть Марта, будь она не ладна, забивает свою хорошенькую головку подобным дерьмом. А я, лично, выше этого.

Тряхнув головой так, что она чуть с плеч не слетает, продолжаю бежать. Осталось не больше сотни метров, и я уже могу различить, что это точно кто-то из наших! От радости сердце готово выпрыгнуть из груди. А, может быть, это обманка — мираж, который меня заставляют увидеть и поверить в то, что ещё могу спастись? Что имею на это право?

Но, наконец, достигаю цели. Глазам не могу поверить: это же Марта собственной персоной! Твою же мать! И надо было именно мне её увидеть, словно мне и так не достаёт проблем.

Если вы хотите знать моё мнение, то Марту я не выношу. Слишком уж она красивая. И ещё её любит Айс. Чем не повод для неприязни? По-моему, очень весомый.

Она меня, кажется, тоже недолюбливает. Но раньше мы старались как можно меньше пересекаться, ходить в разные походы, дежурить в несовпадающие между собой смены. Да мы даже палатки старались разместить в противоположных концах Леса! Нет, я рада, конечно, тому, что она выжила, но ведь были же и более достойные кандидаты.

Марта валяется на земле, как чучело в камуфляже. Волосы спутаны, лицо бледное и всё в поту. Я замедляю шаг и осторожно подхожу ближе. Она, кажется, без сознания, а её нога застряла в какой-то штуковине, по виду напоминающей капкан, только как-то уж очень хитро устроенной. Никогда раньше с такими не сталкивалась.

Марта без сознания. Ну, во всяком случае, мне хочется думать, что она просто вырубилась, обессилев, а не умерла.

— Марта, — тихо зову её в надежде, что услышит. Я не могу понять, что это был за звук, который привлек меня к ней. Может, померещилось? Даже если и так, это помогло её найти.

Она меня не слышит. Подхожу ещё ближе, присаживаюсь и дотрагиваюсь до плеча. Она такая маленькая и несчастная, хрупкая. Особенно сейчас, когда так беззащитна, она кажется совсем крошечной. Чёрные длинные волосы, предмет её гордости, спутались и превратились в паклю. Красивые глаза закрыты, и под ними кожа посинела до самых скул. Руки-веточки раскинуты в стороны, будто она хотела взлететь, но что-то помешало.

Я продолжаю её звать, стараясь все-таки не кричать, трясу за худые плечи, бью по бледным щекам. Сейчас мне совсем не важно, что было между нами в прошлом. Мне хочется, чтобы Марта жила, несмотря ни на что. Пытаюсь ощупать её застрявшую в этом странном приспособлении ногу и как только дотрагиваюсь до икры, Марта визжит, что тот поросенок. Вот не зря я её не выношу, истеричка чёртова.

— Блин, дура, не кричи! — ору с перепугу и затыкаю ей рот ладонью. — Нас же услышат! Совсем сдурела?

Марта в ужасе таращится по сторонам, безумно мотая головой. Она как будто не видит меня — наверное, шок играет свою роль.

— Это я — Ингрид — твоя заклятая подружка. Узнаешь меня? — шепчу на ухо, не отнимая руки.

Марта мычит и наконец, фокусирует на мне взгляд. Узнавание мелькает в глазах, и я чувствую, как постепенно расслабляется её тело. Прекрасные глаза (и почему у меня таких нет?) наполняются слезами. Надеюсь, это слёзы облегчения.

— Не будешь больше орать? — спрашиваю, а она кивает.

— Умница, — снова шепчу Марте на ухо, улыбаюсь как можно бодрее, словно не обмираю от страха, и отнимаю руку от её лица.

Марта не издаёт ни единого звука — лежит, уставившись на меня во все глаза. Я тоже молчу, глядя в сторону, не зная, куда деть дрожащие руки, что ощущаются чужими — неловкими, бестолковыми. Рядом с Мартой, я всегда чувствую себя паршиво — невозможно не комплексовать, когда видишь такую красоту. Совершенную.