Память Вавилона - Кристель Дабо

– Не понимаю, почему? – сердито спросила Офелия. – Чем оно плохо, мое платье?

Амбруаз рассмеялся от души.

– Я приглашаю вас к себе домой, miss Евлалия! Мне придется кое-что объяснить вам.

Дом Амбруаза никак не походил на скромное жилище, которое, по мнению Офелии, подобало бы простому таксвисту. Инвалидное кресло въехало под крышу портика, где между колоннами мерцали водоемы с кувшинками. За галереей находился дом, куда уже не проникали уличные запахи и гомон толпы. У входа Офелию и Амбруаза встретила целая армия роботов-слуг в ливреях. Прохлада внутри дома вызвала у девушки блаженный вздох: ее затылок, уже не защищенный косой, раскалился на солнце.

Она сошла со своего насеста и растерянно оглядела атриум[4]. Статуи и роботы, мраморные столики и телефонные аппараты, свечи в шандалах и электрические лампы: здесь самая изысканная старина мирно соседствовала с самыми современными технологиями. Этот дом был воплощением эклектической атмосферы всего города.

– Неужели вы здесь живете?

– Да, я и мой отец. Хотя в основном только я. Отец нечасто бывает дома.

С этими словами Амбруаз указал на портрет в дальнем конце атриума. На нем был изображен в полный рост человек с длинными белыми волосами, в маленьких розовых очочках, сквозь которые хитро поблескивали его глаза.

– Да это же знаменитый путешественник Лазарус! – воскликнула Офелия. – Неужели он ваш отец? Я однажды встречалась с ним.

– Ничего удивительного. Все знают моего отца, а мой отец знает всех.

Офелия мысленно отметила, что во взгляде подростка, устремленном на портрет, было больше грусти, чем гордости. Видно, сыну нелегко найти себе место в такой насыщенной жизни, какую ведет его отец…

– И у вас нет здесь других родственников?

– Нет, ни близких, ни друзей. По крайней мере среди людей, а не роботов.

Офелия взглянула на механических слуг, которые довольно-таки неуклюже снимали зонт с инвалидного кресла. И попыталась представить себе, каково это – расти в окружении безликих железных созданий, из чьих животов то и дело вылетают изречения типа «Постоянство – основа добродетелей» или «Бутерброд всегда падает маслом вниз».

– Я часто говорю отцу, что пословицы – не лучший способ общения, – вздохнул Амбруаз, – но он так упрям, его не переспоришь.

– Значит, роботов в вашем городе изобретает именно он? – удивленно спросила Офелия. – Я знала, что он торгует автоматами, но понятия не имела, что он их сам и создает.

– Мой отец родился в семье бесправных, но это не мешает ему быть гением. Он получил статус гражданина лишь благодаря своим заслугам.

– И ваша семья наверняка занимает высокое положение?

Амбруаз нахмурился и помедлил с ответом, словно не сразу понял Офелию.

– Да, мой отец занимает высокое положение, хотя ему далеко до Лордов. Но я тут ни при чем: мне-то не удалось принести пользу городу. Я всего лишь иждивенец.

Юноша произнес это слово с такой горечью, что сразу стало ясно: быть иждивенцем в Вавилоне позорно. Развернув кресло, он проехал между внутренними колоннами атриума, продолжая говорить с наигранным оживлением, не переводя дыхания, словно хотел заполнить голосом огромные пустые пространства этого дворца:

– Перед тем как стать таксвистом, я испробовал множество других занятий, но во всех потерпел неудачу. Видите ли, я не способен ни к каким ремеслам. Даже печатать на машинке мне неимоверно трудно. Вот если бы какой-нибудь добрый дух спросил меня, кем я хочу стать, я бы ответил без колебаний: визионером! Как это, наверно, увлекательно – рассматривать микробов невооруженным глазом, вы согласны? Или акустиком. Ведь это же потрясающе: сколько можно узнать о мире всего лишь с помощью ультразвуков! Да я бы согласился даже на обонятеля или дегустатора. Вот осязателем я стать не могу – у меня же руки перепутаны местами. Правда, отец мне твердит, что сам факт моего существования делает меня важной персоной в нашем городе. Но, похоже, так думает лишь он один.

Офелия шла за креслом Амбруаза, слегка оглушенная его болтовней, и все меньше и меньше понимала это общество, где считалось хорошим тоном вытолкнуть из трамвая иностранку и дурным – заботиться о собственном сыне, где никого не шокировало, что молодая девушка пришла одна в дом к молодому человеку. Теперь ей казалось, что ни Полюс, ни Анима, ни учебники географии не подготовили ее к жизни на Вавилоне. Здешний мир подчинялся другим законам, совершенно не похожим на те, к которым она привыкла.

Первое впечатление переросло в уверенность, когда Амбруаз впустил ее в элегантно обставленную гардеробную и распахнул резные дверцы низких шкафов, приспособленных к размерам его кресла. В них лежала одежда, сложенная идеально ровными стопками и такая же белая, как та, что была на нем сейчас.

– Miss Евлалия, вы должны понять одну вещь: местные жители судят друг о друге по тому, как они выглядят. На Вавилоне действует кроме гражданского и уголовного кодексов в высшей степени строгий дресс-код. Например, мне как бесправному закон предписывает носить только белое. А вы тоже из рода бесправных?

– Э‑э-э… я анимистка. В восьмом колене, – торопливо добавила Офелия, вспомнив свое потерянное фальшивое удостоверение личности.

– В восьмом колене? Ну, при таком неясном семейном статусе вы вполне можете тоже ходить в белом. Размер у вас маленький, но ведь я и сам невысок. Моя одежда вам придется почти впору.

– А вы считаете, что мне приличнее носить мужскую одежду, чем свое платье?

Амбруаз, который в это время разворачивал какое-то длинное белое полотнище, изумленно взглянул на девушку и слегка улыбнулся.

– Прошу прощения, мне, конечно, далеко до отца, который знает нравы и обычаи на других ковчегах. Здесь у нас нет разницы между полами. Если я правильно понял, на вашем ковчеге мужчины одеваются не так, как женщины?

Офелия с трудом сдержала усмешку, на миг представив себе Торна в коротком сером платьице.

– Да, именно так.

– Очень интересно. Тем не менее, miss Евлалия, главная проблема состоит в том, что фасон вашего платья не включен в наш дресс-код. А публичное нарушение этого закона рассматривается как вызов обществу и, конечно, чревато печальными последствиями.

Офелия недоуменно подняла брови. Она и представить себе не могла, что ее старомодное платье, застегнутое до самого подбородка, способно превратить свою владелицу в сомнительную особу.

– Гардероб человека варьируется в зависимости от возраста, профессии и гражданского статуса, – объяснял Амбруаз, роясь в шкафу. – У нас полноправные граждане носят одни цвета, а бесправные – другие.

– Бесправные – это, кажется, те, что живут на Вавилоне, но не являются потомками Поллукса? – уточнила Офелия, вспомнив один пассаж в своем учебнике географии.