Эдельвейсы для Евы - Олег Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я спрашиваю, – чеканила Мария Львовна, – кто разрешил вам пить?!
На площадке повисла тишина. Виктория от стыда была готова провалиться сквозь все лестничные марши.
– Мамаша, – пробасил темноволосый парень в вельветовом пиджаке, – вы нас обижаете! Мы пришли к сестре нашего друга на шестнадцатилетие с самыми добрыми намерениями. Мы же не алкоголики какие-нибудь!.. Как вы думаете, четыре бутылки на пятнадцать человек – это много?
– Я вам не мамаша, это во-первых! А во-вторых, все и начинается с одной рюмки!
– «Все» – это что?
– Все – это рестораны, гулянки, компании подозрительные! – Мария Львовна обвела ребят таким взглядом, что ни у кого не осталось сомнений, что такая компания – это они. – А там и до тюрьмы недалеко.
– Невеселое, однако, у нас будущее, – покачал головой юноша в вельветовом пиджаке.
– А вы как думали?.. Если собираться в таком возрасте, чтобы по стаканам разливать…
– А мы еще целоваться умеем, – улыбнулся похожий на именинницу блондин в очках. – Это тоже к тюрьме дорожка?
– Та-а-ак, – протянула Мария Львовна и повернулась к Виктории. – Ты видишь, куда ты попала? – Она взяла дочь за руку, обвела всех уничтожающим взглядом и со словами: – А с вами, я думаю, ваша школьная комсомольская организация разберется! – стала спускаться вниз, таща за собой Вику. Та покорно поплелась за ней. Путь в эту замечательную компанию был для нее теперь закрыт, не оставалось ничего другого, как с позором удалиться.
– Ты хоть представляешь, от чего я тебя уберегла? – внушала Мария Львовна весь обратный путь. – Боже мой, боже мой!.. Какой ужас! Разврат! Алкоголь, мальчишек полна квартира… И родителей нет дома! Как это… Как неприлично!
Весь неудавшийся вечер Виктория проплакала в своей комнате, так и не сняв платья, считавшегося у нее нарядным. А когда, кое-как успокоившись, побрела в ванную умыться, то услышала из-за неплотно прикрытой двери кабинета гневный голос матери. До нее доносились слова «безобразие», «распущенность», «я этого так не оставлю», «надо принимать меры» и коронное «неприлично».
«Классной звонит, – с ужасом догадалась Вика. – «Сигналит». Все, мне конец…»
День рождения Танечки праздновался в субботу. Утром в понедельник Вика сослалась на боль в горле и не пошла в школу. Но во вторник этот номер уже не прошел. Мария Львовна заставила смерить температуру и стояла над дочерью все десять минут, не давая возможности прислонить градусник к батарее, натереть его об одежду или прибегнуть к каким-либо другим, знакомым каждому школьнику ухищрениям.
– Тридцать шесть и семь! – сказала мать, стряхивая градусник. – Не выдумывай, с тобой все в порядке. Поднимайся да собирайся побыстрее, а то опоздаешь в школу.
«Может быть, еще все обойдется, – уговаривала себя Вика. – Может быть, все обойдется…»
Но увы! Первое, что увидела Виктория, войдя в школьное здание, было объявление о внеочередном комсомольском собрании. На повестке дня стоял вопрос о недостойном поведении комсомолки Мартыновой. Вика так и замерла у доски объявлений.
– Курнышова, вот ты где! – поймал ее за коричневый шерстяной рукав секретарь комсомольской организации десятиклассник Леня Костюков. – Я тебя второй день по всей школе ищу. Объявление о собрании видела? Будем прорабатывать. Для тебя явка обязательна. И подготовь выступление о моральном разложении Мартыновой.
– Какое… выступление? – еле смогла выдавить из себя Вика.
– Ну, про сборища, которые она у себя устраивает. Про эти, как их… Про оргии. Выпивка там и прочее разложение… Ты же очевидец!
– Я не смогу… Я не знаю, что говорить…
– Да брось ты, придумаешь! Про пьянки, про разврат, про несознательность, несовместимую с обликом комсомольца и будущего строителя коммунизма… Да разберешься, мать попроси помочь в крайнем случае… Значит, чтобы завтра после шестого урока была, как штык!
Вика развернулась и выбежала из школы. Первый раз за все учебные годы она прогуляла занятия. Пока не стемнело, она бродила по улицам и пыталась что-нибудь придумать, но ничего подходящего в голову так и не пришло. И посоветоваться было не с кем. Единственным человеком, который мог бы ей помочь, была Берта. Но у той шел девятый месяц беременности, и ей, конечно, было не до Вики и ее проблем.
А дома ожидала грозная Мария Львовна, которая уже каким-то непонятным образом была в курсе всех событий. Такого скандала, который случился вечером, ко всему привычные Курнышовы еще не видывали. Вика первый и последний раз в жизни попыталась возразить матери. Но стоило ей заикнуться, что она не хочет идти на комсомольское собрание и обвинять Танечку, как мать словно с цепи сорвалась:
– Да как ты смеешь! Ты сама не понимаешь, что говоришь! Это твой священный долг как комсомольца и порядочной девушки!
Вика замолчала и только перевела полный мольбы взгляд на отца, который присутствовал тут же. Генерал вздохнул и как-то неохотно вступил в разговор:
– Маша, может быть, и правда не стоит… Это же может испортить чужую жизнь! В конце концов, ребята не делали ничего такого…
Но Мария Львовна не дала ему договорить:
– Ничего такого? Ты хочешь сказать, что пьянка в этом возрасте – это ничего такого! Развратная вечеринка с мальчишками – это ничего такого? Ты хочешь, чтобы наша дочь пошла по рукам? И принесла бы в подоле в семнадцать лет? По примеру своей подружки Берты? О, эта малолетняя потаскушка еще себя покажет, вот увидишь! А ты хочешь такой же судьбы для Вики?
Генерал весь побелел, но ничего не сказал, молча встал и вышел из столовой, хлопнув дверью. Вика проводила его бессильным взглядом. В лице отца ее покидала последняя надежда.
Мария Львовна тоже поглядела ему вслед и обернулась к дочери:
– Тебе все ясно? Завтра, как миленькая, пойдешь на собрание и выступишь там. Я сама напишу тебе, что нужно говорить. И не вздумай притворяться больной! Все эти твои детские хитрости шиты белыми нитками.
Вика побрела в свою комнату в том состоянии, в котором, наверно, в древние времена осужденные шли на эшафот. В коридоре кто-то осторожно тронул ее за плечо. Девушка испуганно обернулась и увидела домработницу Басю, протягивавшую ей какой-то пузырек коричневого стекла.
– Что это?
– Касторка. Хватит одной столовой ложки.
– Басенька! Спасительница ты моя!
Вместо одной ложки Вика, зажав нос и затаив дыхание, выпила целых две и страдала потом несколько дней. И родители ни о чем не догадались. Мария Львовна решила, что с Викой от волнения случилась «медвежья болезнь», и осуждала дочь за малодушие, но ничего не могла поделать. А генерал, как мог, оправдывал Вику, напоминая жене, что на войне подобные вещи сплошь и рядом случались даже с сильными мужчинами.
Так предложенная Басей решительная мера спасла Вику от ненавистного собрания. Как потом рассказывали, оно вышло несколько скомканным и практически не достигло своей цели – «свидетели» жались и мямлили что-то невразумительное, Танечка держалась стойко и все отрицала, а Серега, ее старший брат, выступил, как адвокат, с оправдательной речью, во время которой приводил примеры из современной советской литературы о молодежи и размахивал Таниными почетными грамотами, выданными в старой школе. В результате Мартыновой даже выговора не удалось вкатить – оказалось не за что. И история эта закончилась благополучно для всех ее участников, кроме одной – Вики Курнышовой.