Лесная невеста - Лариса Петровичева

Некоторое время он молчал. Потом вдруг встрепенулся, словно его внезапно разбудил далекий звук, и спросил:

— Как вы это сделали?

Я выпустила его руку и ответила вопросом на вопрос:

— Что именно?

— Я ни с кем не говорил об этом, — признался Виланд, и его глаза потемнели. Он будто заглядывал в самого себя. — Я никому не говорил так много.

— Вам от этого плохо?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Непривычно. Это потому, что я снял печать?

— Нет. Это потому, что я хороший психотерапевт, — улыбнувшись, ответила я. Виланд тоже улыбнулся правой стороной рта.

— Я понимаю, что сейчас поступлю непрофессионально, — сказала я. — Но, Арн. Послушайте меня очень внимательно. Ни одна ведьма не бросит своего ребенка. Такова наша природа. Если ваша мать оставила вас и Киру, значит, дело было не в большом хрене. Ведьма никогда не променяет своих детей на любовника. Можете мне поверить, это так.

Виланд недоверчиво покосился на меня.

— В чем же тогда дело?

— Возможно, она спасала вашу с Кирой жизнь, — сказала я. — Знаете, мы, ведьмы, довольно эгоистичны. Это во многом залог нашего выживания. Если ваша мать переступила через себя, то у нее были на это веские причины. Например, жизнь ее детей.

Виланд нахмурился. Его лицо сделалось осунувшимся и бледным — настоящая маска горя.

— А вы, Инга? — негромко спросил он. — Что случилось с вашим ребенком? Откровенность за откровенность.

Я усмехнулась. Вспомнились бледно-зеленые стены больничной палаты, открытое окно, осеннее золото берез в нестерпимо синем небе. Вспомнилось то, что я прошла одна, то, с чем я привыкла жить.

То, что всегда будет со мной. Как и потеря Виланда.

— Я была беременна, — ответила я. — Мой муж изменил мне, я об этом узнала, и у меня случился выкидыш. Вот и все.

Меньше всего я хотела говорить об этом. Меньше всего я хотела говорить об этом с таким, как Виланд. Это было место моей тьмы, и я не ждала там посторонних.

— Что было потом? — спросил Виланд. Для него это не было простым любопытством. Он увидел в ведьме человека.

— Я развелась. Стала работать в клинике, — ответила я. — Вот и все.

Возможно, он ждал, что я заплачу. Но я давно уже выплакала все слезы по поводу своей несбывшейся жизни.

Все кончилось.

— Вы действительно сможете помочь Кире, — признал Виланд. — Давайте начнем.

Через четверть часа Кира спустилась в гостиную в сопровождении доктора Хаунд. Выглядела она точно так же, как и вчера — полнейшее умиротворение и равнодушие ко всему, что происходит. Когда сестра пришла, то я обратила внимание на то, как изменилось лицо Виланда. Растерянность после нашего нечаянного сеанса вытеснило тепло и любовь.

Виланд смотрел на Киру так, словно видел не девушку, которая лишилась рассудка, а свою сестру — ту, какой она была до похищения.

— Вы ее зарегистрировали? — спросила я. Виланд отрицательно мотнул головой.

Даже так! Инквизитор, страх и ужас всех ведьм, не стал регистрировать свою сестру. Возможно, так Виланд убегал от самого себя. Ведьм следовало мучить, но он не мог причинить боль Кире.

— Лучше после родов, — торопливо сказала доктор Хаунд, и Виланд посмотрел на нее с благодарностью. Да, она в каком-то смысле приняла удар на себя, и ему не пришлось оправдываться. — Сейчас это может повредить ребенку, и Кира так и так находится под постоянным надзором инквизиции.

Я понимающе кивнула. Подошла к Кире, которая села на диван — просто повиновалась доктору Хаунд — и сказала:

— Привет, Кира. Помнишь меня?

Девушка ласково посмотрела на меня. Во взгляде не было даже тени мыслей и понимания. Ходячая кукла.

— Да, — едва слышно прошелестела она. — Вы приезжали вчера. Странный костюм.

Я понимающе кивнула и осторожно взяла Киру за руку. Изящные длинные пальцы, мягкая чистая кожа — и тень зеленой печати, которая когда-нибудь расцветет на этой розовой ладони.

— Это регенерирующий корсет, — ответила я, скользя пальцем по ладони. — Он меня лечит.

Кира нахмурилась. Расслабленная безвольная рука на мгновение налилась твердостью и силой.

— Меня тоже постоянно лечат, — процедила она, и от доброты во взгляде не осталось и следа. — Лечат и лечат. Всегда уколы.

Я покосилась на Виланда. Он выглядел растерянным, но это было уже привычным чувством. «Никогда такого не было, и вот опять» — так называл это ощущение один из моих коллег. Я прекрасно понимала Виланда: к безумию родного человека трудно привыкнуть. Оно еще долго будет удивлять и пугать своей новизной.

— Я не буду тебя лечить, — пообещала я. Взгляд Киры смягчился. Глубокая складка на переносице разгладилась. — Я хочу с тобой поиграть. Ты любишь игры?

Кира кивнула.

— Люблю. Люблю бросать мяч.

— Обязательно побросаем, — улыбнулась я. — Чуть попозже, хорошо?

Виланд нахмурился, и доктор Хаунд тотчас же встрепенулась:

— Может, не стоит? В ее положении подвижные игры…

Я посмотрела на нее так, что Эмма тотчас же умолкла. Сейчас работу вела я, и я терпеть не могла, когда мне мешали. Она опустила глаза к полу, и я продолжала:

— А сейчас просто дай мне вторую руку, Кира. Будет весело, обещаю.

Впрочем, в шабаше не было ничего веселого. Народная молва считает шабаш безумной оргией, и меня это не удивляло. Люди любят приписывать другим свои низменные наклонности. Но для ведьм шабаш прежде всего был работой. Тяжелой и трудной работой, после которой несколько дней будешь лежать пластом.

Хотелось надеяться, что мой корсет ее выдержит и поможет восстановиться.

Кира послушно дала мне вторую руку. Я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Надо было сосредоточиться и сделать то, о чем я только читала.

Инквизиция настолько яростно и жестоко сражалась с шабашами, что большинство ведьм только слышали о них, но не участвовали.

Пальцы накрыло нестерпимым зудом — там концентрировалась энергия. Еще мгновение — и она рванулась вперед зеленоватыми змеями, сотканными из тумана. Руки Киры дрогнули в моих ладонях, но она не пыталась освободиться.

Умница. Ты просто умница, девочка.

А теперь потерпи немного.

В следующий миг меня накрыло тьмой — настолько густой и непроницаемой, что можно было забыть о том, что есть свет. Я рванулась вперед: не зная дороги, по наитию. Тьма окутывала меня тяжелым сминающим покрывалом, в ней не было ничего, в ней все угасало.

Таким теперь был разум Киры. Тьма и ничего, кроме тьмы.