В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев

Зло сказал Фатех. Может быть, и не надо было так говорить? Ведь Али – человек для него незнакомый. Али, в свою очередь, подумал: а не проверяет ли его Фатех? Улыбнулся широко:

– А я знаю афганцев, которые готовы пить мочу шурави.

– Такие, Али, тоже есть. Что делать – мир построен на перекосах. У тебя мать жива?

– Жива! Жива, слала Аллаху! Знаешь, Фатех, я ее сегодня ночью видел во сне.

– Значит, тянет домой. – Фатех покосился на Али, отметил, что и халат на нем новый, и из ленты еще не выковырнуто ни одного патрона, и карабин в деле не опробован – опробован только в глухом углу, ради баловства, стрельбой по консервной банке; щеки у парня матовые, лицо изнеженное, глаза с влажным блеском: сам себе героем мнится Али, защитником правоверных, и в ту же пору этому пареньку жаль себя – оставил дом, оставил тепло, уют, обеспеченность, пустился во все тяжкие… зачем? Завтра собьет себе ноги, стешет кожу на руках, ушибется о камни – глядишь, еще более пожалеет о том, что ушел из дома, закиснет, глаза из влажных превратятся в обычные мокрые. – Кочевая жизнь тому, кто к ней не привык, никогда не заменит дома.

– А я хочу привыкнуть к кочевой жизни, – тихо чуть дрогнувшем голосом проговорил Али, – мне надоела другая жизнь.

– Ну как знаешь, Али, – миролюбиво произнес Фатех, – не мне командовать тобою, у тебя своя голова на плечах. Только… – Фатех поднял руку, сложил пальцы в одну большую щепоть, будто пробовал ими воздух, жесткое лицо его сделалось еще более жестким – Фатех знал нечто такое, чего не знал Али и собирался об этом сказать Али, но колебался, сквозь жесткость прорезалось что-то нерешительное, застенчивое – Али увидел это по глазам Фатеха.

– Что «только»? – спросил Али. Выругал себя: ему надо бы поделикатнее давить на педаль, не любопытствовать надо, а… а он переступил черту – уже переступил, хотя воспитанный человек не переступает ее никогда.

– У жизни, Али, есть свой цвет. Как у неба, как у гор, как у солнца. – Фатех неожиданно улыбнулся. Тихо улыбнулся. Чем-то он был непохож на людей Абдуллы, он был такой же, как и все, и не такой. А вот чем не похож, почему не такой – Али пока не мог понять.

– Для настоящего мусульманина существует лишь один цвет – зеленый.

– Есть и другие цвета, Али. Есть черный, желтый, белый, красный, есть цвет собаки, есть цвет мыши, есть цвет скорпиона, есть цвет друга, есть цвет врага. – Фатех умел интересно говорить, умел мыслить, не то что другие, с кем ни поговоришь – это другие: очень скоро уткнешься в дувал, в котором ничего, кроме глиняныx залепух, интересного нет: выковырины, заплатки, подтеки, мелкая галька, угодившая в глину. Тем для разговоров нет, одна-две и все: деньги, бабы, и подпольно – водка, виски. Вслух, на всех про водку нельзя, поскольку все правоверные, а Коран, как известно, запрещает пить.

– Цвет скорпиона и цвет друга… – повторил за Фатехом Али. – Впервые о таком слышу. У нас в лицее много было умных голов, ребята знали поэзию, знали прошлое, историю и философию, но оригинально мыслили единицы.

Они стояли на небольшой каменной плешке, по кругу огороженной валунами – видать, плешку огородили специально, как место кишлачного сбора, чтобы можно было спокойно посидеть, поговорить, выкурить по сигарете или побаловаться кальяном, хотя кальян курить люди предпочитают в домах, не на виду: в этом занятии много интимного…

Усталый конь Али, опустив голову, побрякивал уздечкой, пытался вырвать повод из рук хозяина, но тот ему не давал, конь обиженно фыркал, скреб ободранным копытом по камням, снова пытался вырвать старый, сплетенный из двух сыромятных ремней повод, всхрапывал.

– Дар, которому можно научаться, – улыбнулся Фатех, оглянулся на стук копыт.

На площадку взнесся Абдулла, следом, ни на шаг не отрываясь, Мухаммед. Белый конь под Абдуллой потемнел – шкура пропиталась потом, грязью, губы были окровянены – Абдулла не щадил коня.

– Фатех! – выкрикнул Абдулла звонко, ткнул камчою в воздух. – За мною, Фатех, великолепный стрелок! Я теперь тебя буду так звать: Фатех – великолепный стрелок. И ты давай, – крикнул он Али, – тоже давай за мною! Лошадь передай Фатеху, она ему нужнее. Ну!

– Нельзя так, муалим! – Фатех выступил вперед: он увидел побледневшее лицо Али. – Нельзя, чтобы один на лошади верхом, а другой в поводу, как собака. Это не по-мусульмански.

– Мои приказы не обсуждаются, Фатех. – Абдулла приподнялся в седле от удивления, Мухаммед мигом сдернул с плеча автомат, встретился взглядом с Фатехом – взгляд Мухаммеда был сумрачным и решительным: Мухаммед не станет задумываться, перережет очередью любого от ключиц до ягодиц, был бы только приказ. – Отставать, Мухаммед! – выкрикнул Абдулла. – Он прав! Эти два человека уже подружились, что очень похвально. Как известно, лучший способ сохранить друга – не давать его в обиду. А потом мне нравится, когда мои люди дружат. – Абдулла поднял своего, усталого коня на дыбки, бесстрастное оспяное лицо его вдруг озарилось улыбкой, в мрачном свете угасающего дня блеснули зубы: Абдулла обладал способностью проникать в чужие мысли, безграмотный, он был ловчее и мудрее иного грамотного, имеющего диплом об образовании, и Али за это обожал Абдуллу. Вон как хорошо и точно он сказал: «Лучший способ сохранить друга – не давать его в обиду». Али улыбнулся: он простил Абдулле то, что тот хотел лишить его коня, – в конце концов Абдулла действовал в интересах дела.

– За мной! – скомандовал Абдулла, нырнул вместе с конем в узкий и длинный, на удивление ровный проулок, никак своей протянутостью и ровнотой не соответствующий сложному лепному кишлаку. Мухаммед, словно привязанный, метнулся следом, Али и Фатеху оставалось только прикрыть этот маленький отряд.

Слева и справа неслись глухие каменные дувалы – ни одной щелочки, ни одного оконца, каждый дувал – будто крепостная стена, призванная скрывать грех и тайны, одна крепостная стена кончается – начинается другая. Хоть и длинный был проулок, а скакали недолго – проулок кончался, вверх, в скалы, от него уходила порожистая скользкая тропа. Абдулла направил было туда коня, но конь заупрямился – скотина умная, понимает, что тут не только конь, тут и человек черепушку себе сломает, – захрипел, задирая голову вверх, поджал по-собачьи уши, оскалился. Абдулла стегнул его камчой – не подействовало.

– Пристрелить бы тебя, вероотступник, – проговорил он, соскочив с седла. – А ведь точно пристрелю!

«Не надо!» – губы у Али дрогнули.

Абдулла этот немой крик не услышал, но почувствовал, стремительно обернулся к Али. Ткнул черенком камчи.

– Что, коня жалеешь?

Али хотел было сказать, что жалеет, но вместо этого отрицательно мотнул головой