С корабля на бал - Марина Серова

— Нет, но вы совсем иная, нежели… гм… ваша родственница. Кстати, насчет уродки…

Я аж приостановилась:

— Что?

— Вам известно, что урод, точнее, uroda, — безмятежно продолжал Василий, — в переводе с польского означает «красота» или «красавица».

— В самом деле? — улыбнулась я. — Спасибо, что просветили меня. А теперь к делу: чем занимались вы, Василий? Есть какая-нибудь информация?

Улыбка сбежала с лица московского гостя. Он уселся в кресло.

— Я прослушал записи с двух «жучков», установленных вами в гостиной дома Гроссмана и в его рабочем кабинете. Ничего существенного. Свирский приезжал в дом своего покойного компаньона еще раз. Сидел в кабинете. Говорил по телефону, а потом, судя по всему, просматривал бумаги. Одним словом, тут ни одной зацепки. Но это, как говорится, в рамках ожидаемого: Свирского еще не разрабатывали. А вот что касается следствия по делу Гроссмана, то создается впечатление, что его ведут либо идиоты, либо люди, на которых оказывается беспрецедентное давление со стороны заинтересованных лиц.

— Заинтересованных в чем?

— В пробуксовке следствия. И прокуратура, и угрозыск, и тем более ФСБ ведут себя так, словно ничего не произошло. Вяло копаются в бумажках, приносят соболезнования…

— Но ведь прошло слишком мало времени.

— Вполне достаточно для того, чтобы хотя бы обозначить деятельность! А единственное, что они сделали, — это допросили вас да упекли того страдальца со славной боевой фамилией Нахимов — в КПЗ! Конечно, я не против, чтобы этот хлопец посидел в каталажке, но достаточно взглянуть на его физиономию, чтобы понять: он к этому делу не имеет никакого отношения.

— Какой Нахимов? Охранник Юрка, что ли?

— Совершенно верно. Юрка. Вот он и проходит в качестве главного подозреваемого, хотя даже последнему ребенку из этой гимназии ясно, что это абсурд.

— Последнему ребенку… абсурд, — пробормотала я. — Вот что, Василий… хотите поужинать?

Через день я уже работала в гимназии номер два. Мне поручили два младших класса, в одном из которых, кстати, учился мой знакомый — Паша, который так мило побеседовал со мной в доме Гроссмана.

Конечно, он не узнал меня. Конечно, он не распознал, что Елена Владимировна, его новая преподавательница, и та Юлия Сергеевна, что сидела в комнате Кати Гроссман, — это одно и то же лицо. Но это вовсе не помешало ему, сидя на последней парте, громко разговаривать по сотовому телефону, который, как оказалось позже, он стянул у кого-то из учеников старших классов.

Когда же я сделала ему замечание, что, мол, пора бы вести себя прилично, он фыркнул и, повернув голову вбок, сказал, не обращаясь ни к кому конкретно, негромко, но так, что разнеслось тем не менее на весь класс:

— А это че за телка? Училка, что ли, новая?

По всей видимости, Паша был занят чем-то другим, вместо того чтобы слушать меня, когда я представлялась классу как новый преподаватель, а потом четверть часа объясняла новую тему.

Впрочем, нет. Я уверена, что именно его напряженный взгляд буравил меня так, что я чувствовала этот взгляд даже спиной. Неужели узнал? Детское восприятие все-таки отличается от взрослого.

В тот же день я познакомилась и с Владиславом Сергеевичем Шикиным по прозвищу Титаник.

Произошло это так.

Я зашла в учительскую — большую комнату, в дальней стене которой была дверь в кабинет директора. Таким образом, в кабинет директора нельзя было попасть иначе, чем пройти через учительскую.

И вот сейчас дверь в учительскую была приоткрыта, и я стала невольной свидетельницей следующего диалога.

Чуть дребезжащий баритон — он, как я уже знала, принадлежал Илье Борисовичу, директору гимназии, — говорил, весомо чеканя каждое слово:

— Владислав Сергеич, вы хорошо подумали над вашим решением? Вы так удачно сработались с нашим коллективом. Ведь это так непросто — попасть сюда да еще прийтись ко двору, а вы этим пренебрегаете.

— Не пренебрегаю, — отвечал второй голос, тоже баритон, но не дребезжащий, а приятный и мелодичный, с бархатным тембром, — не пренебрегаю. Просто мне неприятно, Илья Борисович, когда на пустом месте рождается такое нездоровое отношение. Когда на тебя начинают смотреть как на какого-то… террориста, что ли.

— Простите, но я не совсем понимаю вас, Владислав Сергеевич.

— Не понимаете. Прекрасно. Вчера в гимназию, прямо на мои занятия, пришли два молодых человека. Представились работниками милиции. Угрозыск. Задали мне массу неприятных вопросов, и все это таким тоном, как будто уже вынесен вердикт и я признан виновным…

— В чем? В чем виновным?

— В предумышленном убийстве Гроссмана. Да, это я готовил вечер, отвечал за декорации и хореографические номера, в частности, тот, со шпагами, когда Катя читала… но я же не…

— Владислав Сергеич! Владислав Сергеич! Вас никто ни в чем и не обвиняет.

— Вы так думаете? А вот мне молодые люди мягко намекнули, что убийца — из числа преподавателей гимназии. У них такая рабочая версия есть, вы понимаете? Мне так и сказали: в случае чего, Шикин, узнаешь прелести следственного изолятора.

Директор прокашлялся:

— Владислав Сергеевич, я вас понимаю. Но при чем тут наша гимназия?

Владислав Сергеевич помолчал. Потом, после долгой паузы, сказал:

— Вы знаете, Илья Борисыч, ни при чем. Просто я решил перейти на другую работу. Это мое окончательное решение. Прошу вас дать мне расчет.

В этот момент я вспомнила, что мне рекомендовали обратить особое внимание на тех, кто будет увольняться и кто поступил на работу в гимназию недавно. Владислав Сергеевич Шикин попадал в обе категории.

В кабинете же директор долго молчал. Потом, очевидно, сочтя, что переубеждать Шикина нет смысла, сказал:

— Хорошо. Пусть так. Мне жаль терять такого ценного работника, как вы, Владислав Сергеевич, но я уважаю ваше решение. Всего наилучшего.

— До свидания, Илья Борисович.

Шикин вышел из кабинета и наткнулся на меня. Надо сказать, что я специально так встала, чтобы он на меня наткнулся. А так как вылетел он стремительно, то я едва устояла на ногах и попятилась.

Владислав Сергеевич успел подхватить меня и, наскоро соорудив на лице виноватую улыбку, заговорил:

— Простите ради бога… так неловко получилось. Я вас не заметил.

— Меня в самом деле легко не заметить, — пробормотала я, подпустив самокритики.

На шум вышел директор Илья Борисович. Окинул нас взглядом — правая рука Владислава Сергеевича все еще лежала на моей талии, а левая придерживала мой локоть — и проговорил с еле уловимой иронией в голосе: