Мы и большущее озеро - Софья Яковлева

– Серёга, носом, носом к волне. Серёга, смотри, опять в море плывём.

Было темно, как вечером. Я-то знала, что солнце должно быть вон там. Недавно я там видела белый кружок. Но сейчас тучи висели сверху, как одеяло.

Я уже давно устала от этого вида. И барашки мне посмотреть не дали. Меня немножко тошнило и хотелось чего-нибудь съесть. И у мамы настроение, по-моему, сильно испортилось. Она не хотела ни разговаривать, ни рассказывать. Только давала папе указания, а папа молчал и указаний как будто не слышал. Мама хотела на берег, а мы всё плавали и плавали. Как будто ему хотелось подольше покачаться в таких интересных волнах.

– Серёга, давай всё-таки попробуем вместе.

Мама шагнула над нами и села к папе на вёсла. Они сначала пыхтели и кряхтели, потом стали считать: «Раз-два, раз-два». Они долго так считали, и пыхтели, и брызгали в лодку водой.

Мама вдруг вскрикнула:

– Ой, нас сейчас разобьёт!

Потом папа оказался в воде и стал тянуть нашу лодку. Он был прямо так, в сапогах, штанах и куртке. Потом что-то бумкнуло, и лодка остановилась. Мама вынула спящую Лёку. Я села. Увидела большие камни, и папа сказал: «Вылезай». Меня поддержали папины руки, и вот я стою под деревьями. И в меня летят брызги от волн. Я видела сквозь ветки, как папа подтаскивает лодку и привязывает цепь к берёзе.

Мама с папой вытащили из лодки продукты и разожгли костёр. Теперь на земле смешно растопырились папины чёрные брюки, серая водолазка и жёлтая куртка. Сапоги развалились, как усталые спящие звери. Сам папа в трусах и маминой куртке сидел у огня, ворошил дрова и посматривал в сторону лодки. Мы с Лёкой грызли сушки.

Мама время от времени взмахивала руками:

– Вот теперь её точно разобьёт.

Папа вскакивал, глядя на лодку, стоял так немного и садился снова.

– Не разобьёт. Главное, чтобы не унесло.

На меня навалилась дремота. Я смотрела на папу. Папа всё смотрел и смотрел на бушующее озеро. В камнях горел костёр. Воздух был задумчиво-серым.

Потом мы спускались к воде. Папа спрашивал: «Может быть, вы пешком?» Но мама отвечала, что уже тихо и Наська вон дрыхнет.

Я хотела сказать, что не дрыхну, но так и не собралась. Когда мы отплыли, мне показалось, что лодка всё никак не выйдет из узкой бухты. О фанеру шуршали ветки, а мама всё время тихим голосом говорила: «Левее, правее». И сверху плыли сосны…

И сверху плыли звёзды. Как будто по реке между чёрными берегами.

Папа топал: пум, пум, пум, и меня чуть-чуть встряхивало на каждом шаге. Пум, пум, пум. Открылась дверь, и мы вдвинулись в полную темноту.

– Ну вот… Клади сюда, – сказала мама. – Теперь надо принести продукты и вёсла.

– Угу, – сказал папа, и всё пропало.

Гроза грохотала со всех сторон. Асфальт исчез под водой, и брызги летели выше колен. Наська зачёрпывала ногами чёрную воду и думала о бабушкиной кухне.

Там всё было по-другому – не так, как у них дома. Чай там наливали не в кружки, а в лёгкие чашечки с красными цветами. Там не было подпола. Не было и большого нарисованного папой Микки-Мауса на кухонной стене. Там на холодильнике и на посудной полке стояли скульптуры: три «колхозницы» в ярких платьях, лежащая собака, птичка и кукушонок. С ними иногда разрешали поиграть, если расставить их на столе и не носить в комнату.

Вся улица шумела ливнем. Машины не ездили. Было темно, как в лесу, даже темнее. Вспыхивали молнии, и в этих молниях белели пенные верхушки тополей. Папа со всеми вещами, с коляской в одной руке и Наськиной ладошкой в другой бежал рядом, но в темноте его было почти не видно. Мама с Лёкой тоже бежала где-то тут.

Мелькнул поребрик, какой-то газон с травой, и вдруг стена. Распахнулась дверь, и Наська поняла, что это уже Дом-на-горе. Дверь бабушкиного подъезда. Стало светло и тихо. Наська хотела оглянуться на маму, но папа тянул её наверх, на бабушкин третий этаж.

А потом она лежала под одеялом и смотрела на тёмно-синий прямоугольник балконной двери. Он казался ей высоким окном в замке. Окно вспыхивало белым светом, мигало несколько раз и в темноте над домом бабахало. Как будто где-то наверху рвалась бумага и падала пирамида из огромных кубиков. Бабушка на кухне ойкала, а папа говорил, что конечно же ничего не рушится, везде же громоотводы. Дверь в коридор была открыта, и папу было хорошо слышно. А ещё в комнату из кухни попадал свет, и Наська не боялась.

– И потом, – говорил папа, – ведь это не так уж и близко. Гроза уходит. Вон сколько времени после молнии прошло.

Наська представляла, как уходит гроза. Движутся вдаль какие-то башни и лошади, развеваются флаги.

Гроза уходила долго-долго. Гром делался тише и тише. От вспышки до грома проходило всё больше времени. Уже поставили раскладушку и уложили на неё Лёку. Уже переложили Лёку к Наське на кровать и, занавесив три стула волшебным покрывалом с корабликами, включили телевизор. И по комнате разлилось таинственное мерцание. Бабушка, что-то весело приговаривая, всё возилась на кухне. Запахло корицей. Мама с папой в мерцающем уголке за покрывалом обсуждали тихонько свои взрослые дела. Гроза всё удалялась, и Наське хотелось подольше не засыпать. Так она и заснула незаметно под тихое «громм-бом-бом, громм-бом-бом, громмм-бом-бом-бом…».