Из жизни Ксюши Белкиной - Вера Колочкова

— Значит, я – имя почти нарицательное? Что ж… Может быть…А знаете, Иван Ильич, у меня ведь даже игра такая есть! Как будто я в других впрыгиваю! Я на улице когда вижу красивую девушку в короткой норковой шубке, мне сразу представляется, будто это я иду… Само собой представляется, и даже иногда кажется, что я на самом деле в нее, в эту девушку, переселяюсь! Смешно, правда? Вот возьму и переселюсь совсем в одночасье…

— А ты такую же шубку хотела бы носить?

— Ой, да что вы…

— Что вы, что вы… — передразнил ее Иван Ильич. – Вот мужики как раз таких и не любят, которые даже хотеть ничего не смеют! Жалко мне тебя, Ксюша…

— Значит, меня и полюбить никак нельзя, да? – упавшим голосом спросила Ксюша. — Только пожалеть можно?

— Пока не научишься смелости саму себя в себя же прятать – никто тебя не полюбит! Так что учись – не со мной же, стариком, тебе жить!

— А я хочу с вами… Правда! Никакие настоящие, как вы говорите, мне не нужны. Вы и есть самый для меня настоящий…

Неожиданно для себя она расплакалась. Теплые слезы быстро скатывались из грустных больших глаз, никогда не знавших косметики, катились по скуластым и бледным щекам, по ранним глубоким морщинкам, попадали в уголки губ, и она быстро слизывала их, ощущая на языке терпкую безысходную горечь, и хотелось опять расплакаться в голос, уже по–настоящему, чтоб с подвыванием, как давеча с Олькой, да она не смела…

— Не надо, девочка… — дотянулся рукой до ее лица Иван Ильич. – Не надо… Я же тебе верю, что ты, глупенькая! Что смогу, все для тебя сделаю! Сколько мне отпустит жизнь времени – до минутки тебе отдам! Может, и сам спасусь – на том свете потом зачтется… Ничего, Ксюха! Будет и у тебя праздник, уж об этом я позабочусь… Приоденем тебя, кремами да притирками вашими женскими отполируем, кудрей тебе навьем – еще красивше всех будешь! И с Олькой твоей чего–нибудь придумаем! Может, учиться куда определим, или в самом деле замуж выдадим! У нее сейчас просто дури в голове много, а так она девчонка хорошая!

— Не надо… Что вы, Иван Ильич…

— Ничего, Ксюха, поднимай голову выше! Мне бы теперь только подняться, а то уж совсем было помирать собрался. Сейчас и сам вижу – рано еще! И с жильем вас с Олькой определить надо, не век же вам с матерью в коммуналке жить! Надо поговорить с Лизкой на эту тему, я думаю, она мне не откажет…

— Ой, что вы! Не надо, Иван Ильич! – сквозь слезы испуганно взглянула на него Ксюша.

— Что ты заладила одно – не надо да не надо! Уж я теперь лучше знаю, что надо… Твоя любовь и не того стоит, девочка! Она самого дорогого стоит, уж поверь мне! И спасибо тебе за нее огромное…

— Да мне–то за что? Это вам спасибо, что не прогнали!

— Слушай, а ведь мы, похоже, совсем с тобой, Ксения, заболтались! За окном–то ночь уже! Оставайся–ка здесь ночевать, куда я тебя отпущу в такую темень?

— Так здесь же спать негде…

— Со мной ложись! Я подвинусь малость, тебе места хватит! Ты ж худенькая такая, в чем только душа держится, непонятно!

— А можно? Правда? – радостно прошептала Ксюша.

— Ложись! Завтра утречком встанешь – домой ко мне сбегаешь. Сотовый телефон мой принесешь, и денег побольше… Ключи у соседей из квартиры напротив возьмешь – я им записку напишу… А сейчас почитай–ка мне на ночь – где твой Пушкин–то? Что у нас дальше по программе?

— «Моцарт и Сальери»…

— Ну, давай, чеши про Моцарта и Сальери!

Ксюша осторожно пристроилась на самый краешек кровати, открыла потрепанный томик и, чувствуя себя самой счастливой женщиной на земле, начала читать:

— «Сальери : Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше. Для меня так это ясно, как простая гамма…»

— А вот это ты, мужик, правильно сказал…Про правду–то… — тихо пробормотал Иван Ильич. – Тут я с тобой на все сто процентов согласен…

* * *

Проснувшись утром от звука упавшей на пол книжки, Ксюша вздрогнула и испуганно подняла от подушки голову. Обнаружив рядом Ивана Ильича, улыбнулась радостно – впервые в жизни она проснулась такой счастливой! И позволила себе еще полежать пять коротких минуток, и поворошить в памяти, смакуя каждое слово, их вчерашний разговор… «Он же сказал – надо за мобильником съездить! — вдруг вспомнилась его просьба. – Дочери хотел позвонить, Лизе… А я сейчас быстренько и сгоняю, пока он спит! Туда — сюда – полтора часа всего и займет!»

Она осторожно поднялась на ноги, сунула ноги в растоптанные больничные тапки и, стараясь не шлепать об них пятками, тихо выскользнула из палаты.

До дома Ивана Ильича удалось добраться и правда довольно быстро, а вот звонить в дверь его квартиры пришлось очень долго. « Не могла же мама в такую рань уйти! — с отчаянием думала Ксюша, в очередной раз вдавливая внутрь кнопку звонка. – И записку соседям я не взяла, у которых ключ…»

Неожиданно дверь резко открылась, отчего Ксюша испуганно отпрянула в сторону, заставив Зинаиду Алексеевну рассердиться:

— Чего ты шарахаешься так? Сама трезвонит в такую рань, а потом еще и шарахается…

— Ты почему не открываешь, мам? Я звоню, звоню…

— Да откуда я знаю, что это ты звонишь? Я вообще и к двери–то не подхожу…

— Почему?

— А на каких правах я тут теперь нахожусь, как ты думаешь? Всего лишь на птичьих! А вдруг родственники какие нагрянут, или знакомые… Что я им скажу? Что он в больнице от третьего инфаркта загибается? Так они у меня тут же и спросят – чего ты, голубушка, здесь в таком случае делаешь… Проходи быстрее, не стой дверях!

— Да я ненадолго, мам… Иван Ильич просил сотовый телефон забрать, и деньги, тысячу долларов…

— Интересно… — протянула мать, запахиваясь поглубже в красивый махровый халат. — А ты что, у него в больнице была, что ли?

— Ну да…

— Зачем? Кто тебя просил?

— Да никто не просил. Я сама.

— Что значит – сама? И зачем тебе? И вообще — кому это он звонить вдруг собрался? И деньги еще, главное… Ксюх, а как он там? Сильной плохой?

— Да нет, мам. Что ты! Ему уже гораздо лучше!

— Не знаю, не знаю… — с сомнением протянула вдруг мать. – Мне врачиха со «скорой» сказала – и не жилец он вовсе… Слушай, я вот ту все думаю: а если я отсюда возьму себе чего–нибудь, а? Обидно же – столько трудов на поиски было положено – и все зря… А так – хоть шерсти клок, как говорится… У него там в шкафу шуба норковая висит – от жены осталась, наверное. Я померила – как на меня сшита!

— Я не знаю, мам… Нельзя, наверное. Нехорошо… — испуганно пролепетала Ксюша.

— Да ну тебя! И сама знаю, что нехорошо, а что делать? Он же меня и познакомить толком ни с кем не успел, и кто я такая, получается? Кто обо мне потом вспомнит?

— Мам, о чем ты говоришь…