Тайны храмовой горы. Иерусалимские воспоминания - Станислав Сенькин

По мнению этого священнослужителя, греки ни в коем случае не допустят того, чтобы огонь не снизошел. В их арсенале, дескать, достаточно средств, чтобы произвести огонь и без божественного вмешательства. Мало того, этого не допустят и сами евреи, которым совершенно не нужны беспорядки в Иерусалиме. Тем более что они боятся усиления ислама за счет потери авторитета христианства. И, конечно, для евреев приток христиан к своим святыням не более чем туристический бизнес, на который правительство сделало ставку.

Чем больше я слушал речи этого образованного монаха, тем сильнее понимал, что, на самом деле, среди святогробского духовенства уже никто не верит в существование чуда. Здесь никто уже не верит в то, что благодатный Свет снисходит с небес!

Копт улыбнулся.

— Опять ты, дитя, пытаешься открыть Америку. В этом нет ничего необычного. Чем ближе к святыне, тем меньше веры в нее — это давно известно. Люди, которые добираются сюда с разных концов планеты, чтобы только стать свидетелем чуда, и люди, что имеют к чуду самое непосредственное значение, по-разному смотрят на него. Но ведь ты сам веришь в Свет? Ведь так?

— Да. Несмотря ни на какие доводы, от кого бы они ни исходили, я верю в Свет!

Старец задумался и стал вести беседу в ненавязчивой, примиряющей манере.

— Может быть, это я слишком недоверчив. Когда сталкиваешься каждый день с чудом, мало-помалу перестаешь в него верить. Не обращай на меня внимание. Когда ты веришь в него, Свет становится реальностью. Ведь именно вера производит все эти чудеса.

— Да, это так. Но меня волнует совсем не это. Когда я понял, что иерусалимские армяне верят не в чудо, а что греки сами зажигают огонь на Пасху, во мне словно что-то подломилось. Мол, поэтому Греческий патриарх и не допускает Армянского к Гробу, чтобы тот не смог узнать тайну, как зажигается огонь.

И все армянское монашеское братство, будучи на словах уверенным в истинности их веры, на деле доказывает обратное — огонь снизойдет, по их мнению, даже если армян с позором выдворят из храма. Ведь это уже вопрос не веры, а большой политики. Понимаете, о чем я? Вера становиться уделом простых смертных, как и невежество, а просвещенные священнослужители верят все больше в политику, чем в чудо. — Юноша стал изъясняться все более эмоционально. — И что бы вы ни говорили мне, как бы ни объясняли все, я знаю, что это чудовищно!

Копт не знал, что и ответить. У него не было настоящего духовного отца, который мог ему все объяснить. До многого отец Матта дошел сам. Теперь он находился в роли отца и должен воспитывать сына, но он не имел понятия, как это делать, потому что сам был духовным сиротой.

Перед его внутреннем взором опять всплыл старый разговор с отцом Шенудой, когда друг спрашивал его об отношении к церковной политике, он тогда дерзновенно говорил, что к делам Божьим не приложима дипломатия. Как же этот юноша похож на него, много лет назад!

Что он мог ему сейчас сказать? Терпи, мол, люди слабы, и мало кто может сегодня справиться с искушением властью. Какой-то страх потерять свою власть или оказаться на задворках истории заставляют людей не просто бороться друг с другом, но пытаться опередить врагов на шаг, сделать предупреждающий удар.

И религиозная борьба отличается от любой мирской особой напряженностью и продолжительностью. Но даже когда цивилизованная половина мира провозгласила свою независимость от религий, основной мировой конфликт все-таки имеет религиозную окраску.

Юноша болен священной болезнью, но от этой болезни может вылечить только терпение и время. Старец закрыл глаза и с чувством начал говорить.

— Послушай меня, Лев. Послушай, что я скажу тебе. В твоем рассказе есть одна очень важная деталь — несмотря ни на что ты все-таки сохранил веру в Святой Свет. И эта вера для тебя не нуждается в подтверждении, ты просто пьешь из чистого источника, который затерян далеко в горах Турции, близ озера Ван.

Если ты выпьешь новой воды, то вместе с другими потеряешь веру в Святой Свет. Помни слова апостола о том, что вся мирская мудрость и политика — безумие в глазах Господа. И наоборот — мудрость Христова является настоящим безумием для мира. Если ты действительно веришь, твоя вера поможет тебе выбраться из этого затруднительного положения и Господь, наконец, откроет и твой особенный путь.

Ты воспитан в уникальном месте, тебя не отравляли дела и поступки этого мира. Матери, да благословит их Господь, не прививали тебе никакой враждебности, и ты вырос в настоящем свете Христовой любви. Сейчас тьма пытается поглотить твой свет, оттого все твои мучения. Но ты не отчаивайся и молись, Господь всегда пошлет тебе помощь.

Юноша поцеловал руку старца, попросил благословения и быстро растворился среди иерусалимских улиц.

Солнце зависло в небе, раскаляя камни и высушивая одежду бедных. Харам-эш-Шериф — Священный двор — накрыла полдневная восточная жара. Эфиопский монах любил это арабское название Храмовой горы, точно отображающее ее суть. Священный двор! Как еще можно назвать знаменитую Храмовую гору. Магрибские ворота — единственный путь, отведенный мусульманами для неверных — скоро должны были снова открыть.

Монах стоял в благоговейном трепете, ожидая, что сейчас он поднимется на место, где был Храм Соломона, затем византийская базилика Неа, а теперь вот две знаменитых исламских мечети. Его паломничество на святую землю должно закончиться уже через несколько дней, а завтра вечером он должен уже покинуть Иерусалим, поэтому он волновался. Монах боялся что стражники под каким-либо предлогом не пустят его на Харам-эш-Шериф. Мусульмане запрещали неверным молиться на этом месте, считая, что любая молитва здесь обретает силу, не сравнимую с тысячами простых молитв. Какой-то богослов вычислил даже точную цифру, во сколько раз намаз, проводимый здесь, «сильнее» намаза в обычной мечети.

Враги Аллаха, по их мнению, могут воспользоваться такой возможностью и просить о низложении ислама. Хотя Всевышний и не будет отвечать на их просьбы, эти молитвы неверных гяуров будут осквернять святое место. Но подвижник, принадлежавший древней эфиопской Церкви, хотел помолиться совсем не о низложении ислама, он хотел своей душой ощутить, что творится на Храмовой горе. Какое это место — мерзость запустения или на самом деле священный двор Харам-эш-Шериф? В Эфиопии он не нашел однозначного ответа на этот вопрос. У него создалось ощущение, что категорически не признать святость Храмовой горы христиане не могут, но и признавать ее тоже не хотят по целому ряду не зависящих друг от друга причин.

А вот его старец признавал святость Харам-эш-Шериф, хотя его мало кто в этом поддерживал. Греки называют это теологуменом — частным богословским мнением. Как относиться к Храмовой горе, христианин должен решить для себя сам…

Монаха-паломника звали Лалибела, он принял монашеский постриг не так давно — пять лет назад и был еще преисполнен мирского мудрования и печали. Он прибыл в Эфиопию десять лет назад, уже после падения коммунистического режима. Его настоящей родиной была Ямайка, но он сейчас старался ничего не помнить о своем родном острове, ни хорошего, ни плохого. Гораздо чаще Лалибела вспоминал, как в знаменательный день своего пострига он тщательно помылся и исповедовал все свои грехи, которые помнил от рождения. Эта исповедь длилась более трех часов. Старец выслушал его, не задавая вопросов. Затем, завернутый в белоснежный погребальный саван, он лег на мраморный пол храма. Братья два часа читали над ним псалтирь, как над усопшим. В это время он старался не шевелиться и представлял, что он и на самом деле умер для всего земного. Затем настоятель древнего монастыря постриг его в монахи. Этот настоятель, настоящий раб Божий, был родом из Эритреи, но братья и монахи монастыря уважали его как родного отца. Этот старец и стал его восприемником в монашестве и духовным отцом. Новорожденный монах Лалибела получил от него свое правило и большие четки, плетеные из верблюжьей шерсти. Эфиопская православная церковь к тому времени переживала период возрождения после яростных преследований коммунистического режима и боролась с увеличивающимся влиянием ислама.