Рецепт Мастера. Революция амазонок. В 2 книгах. Книга 2 - Лада Лузина

— Татьяна? А ты узнал, как звали его жениха?

— Само собой. Некий Михаил Булгаков. В то время он проживал в Киеве на Андреевском, 13.

— В Киеве? Булгаков, Булгаков… что-то знакомое. Где-то я слышала это имя недавно. — У Кати вдруг неприятно закружилась голова.

— Фамилия нередкая, Конечно же слышала…. Булгаков, известный авиатор. Но тот Сергей, а этот Михаил.

— Да, ты прав, — противное головокруженье не отпускало. — Это пустое. Похоже, я взяла ложный след.

— Вы поступили совершенно верно, обратившись ко мне. Если ваш управляющий ведет себя странно…

Катя быстро сглотнула, мысленно попросила прощенья у Мити, вслух же сказала, перебивая:

— Я очень уважаю Дмитрия Григорьевича, не сомневаюсь в его психическом здоровье и всецело, всецело доверяю ему. Но поскольку в его руках сосредоточены все мои капиталы….

— Само собой, голубушка, само собой, — понимающе произнес профессор психиатрии Иван Алексеевич Сикорский. — Однако ж хочу успокоить вас, особых причин для волнения нет, явление это нынче нередкое. Должен заметить, проблема навязчивых снов стала в последние лет шесть чем-то сродни эпидемии. И светила медицины затрудняются ответить на вопрос, какими социальными факторами обусловлено это явление столь массового свойства характера.

Катя могла бы сказать профессору, что один из Трех этих факторов сидит сейчас в его кабинете — аккурат перед ним. Причем сидит на том самом диване-модерн с деревянной резьбой в виде разлапистых каштановых листьев и колючих плодов. Сверху на стене висела та самая картина с летящими утками. И с момента прихода сюда рука Кати нежно поглаживала деревянный колючий полукруг каштана, а ум нежил мысль: сомнений, где сделано фото, не осталось — осталось ненавязчиво подвести разговор к интересующему ее предмету. И спешить тут не стоит. Судя по виду, профессор не из тех, кто готов открыть тайну клиентки первой встречной, пусть даже она и первейшая в Киеве миллионщица-раскрасавица.

Иван Алексеевич сидел за массивным дубовым столом, одним своим видом вызывающим надежду и уверенность. Стол был неуловимо похож на хозяина — 70-летнего, с основательным носом и типично докторской небольшой аккуратной бородкой. Усы и борода были белыми-белыми — седыми, но, вопреки возрасту, профессор не казался стариком.

Из наскоро наведенных справок Катя знала: помимо клиники психических эпидемий и кафедры психиатрии Университета Святого Владимира этот не-старик, работающий, по шутливым слухам, 26 часов в сутки, возглавляет основанные им — первый в мире Институт детской психопатологии, Врачебно-Педагогический Институт для умственно недоразвитых, отсталых и нервных детей, журнал «Вопросы нервно-психической медицины», а также является активным деятелем обществ борьбы с детской смертностью и вспомоществования студентам университета, что ничуть не мешает ему писать в промежутке множество научных работ, издаваемых во всем мире.

И Катя снова подумала о зле и добре… О деле Бейлиса, покрывшем белую голову профессора черным позором. Выступая в роли свидетеля от обвинения, профессор показал себя не ученым, а слепым антисемитом, вызвав ярый протест коллег в Киеве, России, Лондоне, Вене. Мировое возмущение «маститым ученым, скомпрометировавшим науку», навеки отобрало у Сикорского мировое имя, уважение и достижения.

Ни Нобеля, ни мировой славы… ни страшной смерти в застенках ЧК! Явившись за ним, чекисты застали лишь гроб на столе — старик отошел на два дня раньше. Из-за бесчестия и трехгодичной болезни признанный новатор детской психологии не написал свой последний труд… получивший в новой редакции Нобелевскую премию.

Но не было, не было в 1913 году нашумевшего дела Менделя Бейлиса! Никто не обвинял еврея-приказчика завода Зайцева в убийстве православного мальчика с целью «добывания живой христианской крови для приготовленья еврейской мацы». И из предпринятого ею небольшого расследования г-жа Дображанская запоздало узнала почему… Хотя тело того же Андрюши Ющинского нашли неподалеку от того же завода — завод тот давно не принадлежал Зайцеву, а был ее, Катиным, и никакой Бейлис там не работал! Мендель Бейлис успешно трудился на другом конце света, на Катином заводе в Америке, повышенный Митей до должности директора.

А потому не было на белых сединах профессора ни одной темной тени. Не было позора, не было ни болезни, ни тихой спокойной смерти.

Сидящий напротив нее не-старик еще напишет перед смертью нечто великое, получит премию, счастливо доживет свою жизнь, а умрет — немыслимо страшно, в застенках ЧК. И останется в памяти мира — редким примером человеческого прекраснодушия, искренним филантропом и патриотом, христианином и мучеником, добрым мужем и богом-отцом детской психологии, первым в мире обратившим внимание на душу ребенка и воспитавшего благодаря собственной уникальной методике из младшего сына — неоспоримого гения.

«А значит, нет плохих и хороших людей…»

Катя не окончила мысль, пытаясь вспомнить, где она читала похожую фразу:

«…злых людей нет на свете».

Есть лишь обстоятельства, революционная истерия, еврейская истерия, способные сделать из мечущегося мальчишки-еврея — убийцу премьер-министра, из мудрого профессора — безумца-юдофоба, как огонь делает из прохладной и вкусной питьевой воды кипяток, обваривающий кожу… Митя свято верил, что убивает убийцу-сатрапа, профессор верил, что обвиняет убийцу-изувера… и оба они могли стать убийцами! А стали хорошими — почти совершенными людьми.

Но можно ли считать их совершенными, если при иных обстоятельствах они могли стать убийцами? И можно ли назвать убийцами тех, кто при иных обстоятельствах мог стать — совершенством?

— Другой вопрос, что и совершенно здоровые люди, увлекшиеся бредовыми идеями, могут вести себя как сумасшедшие, — профессор точно прочел ее мысли. — Навряд ли вам попадала в руки моя работа «Психопатическая эпидемия 1892 года». Там описан весьма необычный случай. Однажды в киевский дом для умалишенных был помещен некий человек, пленивший всех своими приятными, обходительными манерами, — такой себе прелестный князь Мышкин господина Достоевского. Некий Кондратий, почитавший себя Иисусом Христом. Позже он объявил, что 25 марта 1892 года наступит конец света, ибо мир наш прогнил насквозь, законы природы слабнут, а Дух Святой вот-вот восторжествует. «Нынешняя земля останется, но на ней наступит такой порядок, когда человек не будет умирать и когда не нужно будет трудиться. Все, что нужно человеку, будет устроено и представлено Отцом Небесным».

— Иными словами, Небо победит Землю? — спросила Катя.

Профессор одарил госпожу Дображанскую пристальным взглядом и согласно кивнул.

— Позднее Кондратий был признан мной сумасшедшим и помещен в соответствующее заведение… Но самое примечательное в истории то, что у умалишенного Кондартия нашлось тысячи, тысячи последователей — совершенно здоровых психически. Наслушавшись проповедей, люди бросали работу, продавали свои дома, землю и скот. Дабы предстать пред высшим творцом в наилучшем виде, паства Кондратия заказывала себе непозволительно дорогие платья из шелка, пиджаки, модные шляпки, цилиндры, перчатки. В ожидании конца света они питались как господа, проводили дни в праздности, совершали прогулки, наносили визиты друг другу и говорили лишь о скорой встрече со Всевышним. Более всего меня поражало их ненормальное состояние духа — непрерывного блаженного счастья, чрезмерной учтивости, слезливой сентиментальности. Увы, люди слепы, — закончил профессор. — Но слушая лозунги, которые некоторые господа выкрикивают нынче на уличных митингах, я все чаще и чаще вспоминаю Кондратия и содрогаюсь… Ибо по природе своей люди способны принять за абсолютную истину любую, повторяю — совершенно любую психопатическую идею.