Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии - Джеймс Лонго

Прошло целых девять лет, как в семействе Габсбургов появилась по-настоящему счастливая пара, но двор упорно изолировал супругу эрцгерцога от его общественной жизни. Для детей не было секретом: отца вынудили дать обет отречения, чтобы он мог жениться на матери. Франц-Фердинанд сказал дочери, что это его подарок ей и братьям. Обет позволял им создавать семьи по любви, то есть поступать так же, как родители[166]. София, названная в честь матери, вспоминала:

Мы никогда не спрашивали родителей, с какими трудностями они сталкивались, и я совершенно не помню, чтобы они усаживали нас рядом с собой и объясняли, в чем дело. О создавшемся положении вообще не говорили, как будто его и не было. Но мы, конечно, все знали. Каждое посещение двора было страшным переживанием, потому что там мы ощущали себя людьми другой категории[167].

Матери разрешалось появляться на придворных церемониях, но нельзя было входить и выходить вместе с отцом, разделять с ним придворную трапезу, стоять рядом, когда он приветствовал войска или принимал почести от них. К великой досаде Франца-Фердинанда, ему даже нельзя было говорить «мы с супругой», выступая на публике.

Для защиты эрцгерцог держал свою семью в золотой клетке, куда не долетали оскорбления и обиды. При первой возможности он надолго увозил жену и детей подальше от двора Габсбургов, который их высокомерно игнорировал. Весь январь и февраль, в самый разгар зимнего бального сезона в Вене, семья вовсю каталась на лыжах, санках и коньках в Санкт-Морице. В марте отмечали день рождения герцогини в замке Мирамаре на побережье Адриатики. В июне ездили на море в Бельгию, в августовское пекло остывали в Каринтии, осенью охотились в Эккартсау и Блюнбахе[168]. В зависимости от светского календаря и сезона охоты в Вене старались не задерживаться. Лишь Конопиште оставался родным домом. Гитлеру и другим критикам представлялось, что надменный эрцгерцог презирает Вену, самый большой немецкоязычный город Европы. Эрцгерцог же полагал, что защищает свою семью от неприязни семьи Габсбургов и императорского двора. Мало кто догадывался, в чем тут дело. Среди таких понятливых была и жена эрцгерцога Карла – Зита.

Родители и дети очень любили музыку, но им было запрещено появляться в императорской ложе Венской оперы. Франц-Фердинанд абонировал соседнюю ложу, где вместе с женой Софией мог принимать гостей. Вскоре после свадьбы они пригласили в театр Карла и Зиту. Когда в ложе появилась София, Зита поднялась, чтобы поцеловать ей руку, но при этом ее тетка скрылась в глубине ложи и оттуда прошипела племяннице: «Никогда больше не делай этого на публике, я тебя умоляю!» Потрясенная Зита ответила: «Но когда я здороваюсь с тетей, всегда целую ей руку». Жена Франца-Фердинанда рассказывала, что из-за таких пустяков она получала жестокие анонимные письма, даже с угрозами смерти. Тогда в Опере Зита воочию увидела, какая застегнутая на все пуговицы жизнь была в Вене у ее тети Софии[169]. Потом она писала о ней так:

Не только исключительно приятная внешность и незаурядное женское обаяние, а особенный дух спокойствия делал ее совершенно неотразимой. Она была идеальной спутницей столь нервного человека и умела найти к нему подход. Почти всегда ей удавалось успокоить его, и, как только он взрывался гневом, она слегка сжимала его руку и произносила: «Франци, Франци…»[170]

Жена эрцгерцога взяла на себя роль Андрокла при страдающем льве[171]. Она мастерски успокаивала его боль и гасила взрывы характера. Признательный супруг подарил ей брошь в виде овечки, усыпанную изысканными бриллиантами и жемчугом. Как только надвигалась очередная гроза, она начинала тихо поглаживать брошь, которую всегда носила на груди, прямо над сердцем. Этот простой жест нередко успокаивал его лучше всяких слов. До самого конца супружеской жизни он дарил жене маленьких керамических овечек, а она ставила их в стеклянную витрину в замке Артштеттен[172]. Лев и овечка стали символами их любви, но публичные и частные ограничения, стеснения и мелкие уколы не прекращались.

Конопиште оставался их убежищем. Франц-Фердинанд купил этот замок еще в молодости, унаследовав огромное состояние своего дальнего родственника по фамилии Эсте. Добавив приставку «Эсте» к своей фамилии, он спас ее от забвения и обеспечил себе пожизненную финансовую безопасность[173]. Целых пять лет он ремонтировал, реставрировал, совершенствовал свое семисотлетнее приобретение, проводил воду, электричество, телефон, центральное отопление, ставил ванны с горячей и холодной водой и даже первый в Центральной Европе электрический лифт. Охотничьи трофеи, антиквариат, памятные с детства вещицы заполнили все восемьдесят пять залов дворца. Целое крыло заняла коллекция средневекового оружия, унаследованная от родственника Эсте, но в первую очередь это был дом семьи Франца-Фердинанда[174].

Эрцгерцог сохранил разрушавшуюся крепость и превратил ее в современную, удобную и мирную цитадель. Оставив прежний фундамент и фасад, он создал эталон всего нового и хорошего, что принес с собой XX век. Для империи Габсбургов он надеялся сделать то же самое.

Замок Конопиште занимал особое место в сердце Франца-Фердинанда. В раннем детстве у эрцгерцога были больные легкие, затем, к ужасу его двадцативосьмилетней матери, развился туберкулез, и он одиноко встречал Рождество, плавая на яхте по Нилу под солнцем Египта[175]. Только маленькая елка, присланная из Конопиште, утишала тоску по родине[176].

После брака здоровье эрцгерцога заметно поправилось, и он сделал так, что в Конопиште было хорошо всем – жене, детям и ему самому. Семейные портреты и фотографии висели на каждой стене. Поместье в пятнадцать тысяч акров окружали густые леса, озера и пять сотен акров розового сада. Говорили, что он, помня каждый куст и дерево, сказал своему управляющему: «Я могу перестроить дороги и дома, но деревья ничем не заменишь. Когда-то они будут принадлежать моим детям. Их наследство я рубить не буду»[177]. В Конопиште эрцгерцог наслаждался хорошим самочувствием, обществом жены, семьи, жизнью в своем доме. Дважды они встречали Рождество в других местах, но и тогда рождественскую ель присылали им из Конопиште[178].