Они ведь едят щенков, правда? - Кристофер Тейлор Бакли

— Ну, — произнес Жук с заговорщическим видом, — одно могу вам сказать наверняка: он чертовски опасен.

— Люблю опасности. Продолжайте.

Жук обвел взглядом кабинет.

— Тут всё чисто?

— Здесь убирают два раза в неделю.

Жук перевел дух. Придумай что-то! Что угодно! Наконец он сказал:

— Ну, раз у вас и так имеется доступ к совершенно секретным сведениям… И все же, я бы хотел услышать от вас, что наш разговор носит абсолютно конфиденциальный характер.

Энджел закатила глаза.

— Это… — мысли Жука лихорадочно метались, — в общем, это связано с перегруппировкой молекул.

— Молекул? — Энджел удивленно уставилась на него.

Жук наклонился вперед и прошептал:

— Скорее всего, рассказав вам об этом, я подвергаю опасности и свою, и вашу жизнь.

Почему эта фраза кажется ему знакомой? И Жук вдруг вспомнил, где она ему уже встречалась: во втором романе из его трилогии «Армагеддон». В той сцене, где майор Бак «Турок» Макмастер раскрывает старшему уорент-офицеру Беатрис «Попрыгунье Бетти» О’Тул местонахождение мюонной бомбы, которую он заложил под президентский дворец в Тегеране.

Жук проговорил серьезным тоном:

— Я не стану притворяться, будто разбираюсь в науке. Но это связано с субатомными частицами. С мюонами.

Энджел нахмурилась.

— Интересно, что это — нейтронная бомба нового поколения? Старая добрая нейтронная бомба — та уничтожает только людей, а не имущество. Москва заклеймила ее как «идеальное оружие капиталистов».

— Про это я ничего не знаю. Я в основном маркетингом занимаюсь.

— Мюоны, — протянула Энджел. — Мюоны. Ну что ж.

— Вы будете благоразумны?

— В отношении меня можете не тревожиться, мистер Макинтайр, — сказала Энджел.

— Разумеется, идея не в том, чтобы применять ее. Речь идет о сдерживании.

— Ну, мы тут, в ИПК, отнюдь не вопросами сдерживания занимаемся.

— Да, я читал вашу книгу. «Не контрудар, а просто удар». Очень бодрящее сочинение.

— Ну, как мы тут любим говорить, капелька предупредительности стоит целого фунта обогащенного урана. Ну, не верх ли тщеславия — цитировать саму себя?

— Мне не терпится начать работать с вами, — сказал Жук.

В этот момент из селектора раздалось сообщение:

— Доктор Темплтон, вам звонит доктор Киссинджер.

— Скажите ему, что я перезвоню позже.

В пятницу вечером, сидя в машине, Жук весело насвистывал. Он старался ехать окольными дорогами — учитывая, что Вашингтон занимал горделивое второе место в рейтинге американских городов, отражавшем катастрофическое состояние дорожного движения.

Жук спешил. После встречи с Энджел Темплтон он ощущал странную взвинченность. В точности такое же чувство появлялось у него, когда работа над романом шла на ура. Ему пришло в голову, что Телец — что бы там ни скрывалось за этим словом — очень даже пригодится ему для трилогии. Сегодня же, после обеда, он собирался засесть за ноутбук и выдать подряд несколько страниц. Он мысленно представил себе, как перенести сцену с мюонной бомбой из 2-го тома в 3-й. И выстроить вокруг нее новую сюжетную линию. Можно вообразить, какой она вызовет фурор.

Он поглядел на спидометр. Тпру! Притормози-ка.

— Ну, вид у тебя очень жизнерадостный, — заметила Минди с нотками легкого разочарования в голосе.

— Отличный день был. Просто превосходный. — Жук поцеловал жену. — Ну, а ты как?

Минди тяжело вздохнула — от нее будто повеяло мировой скорбью.

— Уолтер, тебе просто необходимо поговорить с Пекфассом. Я сама пробовала. Но от него нельзя ничего добиться. Абсолютно ничего. Он никак не может взять в толк, что я хочу узнать причину этого ужасного запаха. И вообще, я не понимаю половины из того, что он бормочет. Эти его зубы! — Минди содрогнулась.

Жук принюхался.

— Я не чувствую никакого запаха. Кроме твоих духов. Мр-р-р-р!

— Запах то приходит, то уходит. Уж поверь мне. Воняет из леса за болотом. Я сама не отваживаюсь туда идти — в это время года там полно змей. Что я все-таки разобрала из слов Пекфасса — так это то, что на днях он убил там водяного щитомордника. Лучше надень сапоги с высокими голенищами — они самые надежные.

— Я тоже не собираюсь туда идти, — возразил Жук. — Мне кажется, змеиные укусы — не самое лучшее дополнение к пятничному вечеру. Впрочем, спасибо за предложение.

— Ну, тогда тебе придется поговорить с Пекфассом. Он или совсем обнаглел, или окончательно спятил. К слову сказать, твоя маман…

— Мин! А вот это уже некрасиво.

— Я пошутила. Или мы где-то потеряли мистера Чувство Юмора? Хотя, по-моему, пришло время для серьезного разговора.

— Какого еще разговора?

— Не разыгрывай тупость, Уолтер.

— Я не собираюсь выставлять маман из дома. Разговор окончен.

— Ты даже и половины дня здесь не бываешь. Все на меня наваливается.

Жук рассмеялся.

— Да и ты тут половины дня не бываешь. Послушай, детка, сейчас вечер пятницы. У меня была тяжелая неделя. Я хочу выпить. Я хочу поесть. — Он обнял ее. — Я хочу… тебя. Р-р-р-гам!

— Мне завтра вставать очень рано.

— В таком случае — стоит взяться за дело пораньше.

По этой части у Жука не было никаких оснований для жалоб. Пускай Мин и держалась немножко как снежная королева, но в постели устраивала такой жар, что чуть простыни не загорались. Неужели это правда — из-за верховой езды? Жука все чаще преследовали навязчивые картины — как он занимается сексом с герцогиней Корнуольской. Уж лучше бы ему не попадалась на глаза та статейка в приемной дантиста.

Потом Мин занялась ужином. Жук приготовил себе «старомодный» и уселся на свой любимый насест — на крыльцо дома. Успокоив сердце (и прочие органы), он оглядел свой уголок мироздания. Был безукоризненный вечер раннего лета. В воздухе летали стрекозы. Казалось невероятным, что полтора столетия назад этот же пейзаж был театром военных действий, кровопролитных и разрушительных.

Как раз в ту секунду, когда Жук об этом подумал, в поле зрения у него показалась какая-то фигура верхом на лошади. Причудливое зрелище. Вот прорисовались очертания шляпы, меча. Жук со смущением и симпатией всматривался в брата. Он нелеп, да, — но в этой нелепости есть свое очарование. Если бы не блестящая немецкая машина, припаркованная у дома, можно было подумать, что открывшаяся его глазам картина напоминает, скорее, 1860-е годы.

Бьюкс выпрямился на лошади, снял шляпу, улыбнулся брату, сидевшему на крыльце, и отсалютовал: