Лесная королева - Мора фон Эпштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скоро рассвет, – её голос прозвучал тихо и нежно, словно она не боялась смерти.
– У нас ещё есть два часа, – он осторожно провёл ладонью по её золотым кудрям и улыбнулся их своенравности, – но потом мне надо будет уйти. Нельзя что бы монахи о чём-нибудь узнали.
– Да, я знаю. Не беспокойся, я не буду плакать.
– Сильвия…
– Нет, молчи. Я всё и так знаю. Оборотни предлагали мне сбежать.
– Предлагали?
– Да, – она прижалась щекой к его плечу и прикрыла глаза, – но я отказалась.
– Почему?
– Я знала, что ты придёшь.
Виктор закусил губу и уткнулся носом в её густые волосы, ища в них спасения от собственных страхов. Внутри него всё сжималось от ужаса, но что-либо менять было уже поздно.
– Сильвия, я…
– Я знаю. Молчи. Отец Альхем, что будет с ним?
– Он заперт в церкви. Завтра утром его выпустят оттуда. Не беспокойся, я не буду его преследовать.
– Виктор, пожалуйста, оставь эту деревню. Не надо больше здесь никого казнить, они все напуганы.
– Я знаю, – он прикоснулся губами к её тёплой коже и в очередной раз удивился этой мягкости, – вечером я навсегда покину деревню. И заберу отсюда всех, кого когда-то привёл.
– Спасибо.
– Сильвия, оборотни сказали тебе, кто ты на самом деле?
– Да. Индульф, он сказал, что я Лесная принцесса. Что семнадцать лет назад Лесной король, пытаясь скрыть от преследующих его инквизиторов своё новорождённое дитя, оставил её людям, в надежде, что те смогут защитить её лучше, чем это могли сделать жители лесов. Через несколько дней он погиб. А я осталась. Но скоро род Лесных королей прервётся окончательно, видимо так было решено Богом. Оборотни, они просто пытались защитить меня, желая исправить ту ошибку, что когда-то допустили, но не смогли. Я им не позволила.
– Скоро рассвет. Я не хочу, чтобы ты умирала.
– Значит, я не умру. Но только если ты действительно хочешь этого, Виктор.
– Я уже ничего не могу сделать.
– Это неважно. Просто помни меня, помни меня именно такой.
– Сильвия…
– Молчи. Я всё знаю.
И вот отмеренное им время истекло.
Она сама велела ему уйти. Сама закрыла за ним дверь. И сама взошла на этот костёр. Всё было решено. Уже решено.
Он стоял и смотрел, как двое вызванных им из Рима монахов привязывают её к столбу, как стражники обкладывают грубые поленья хворостом, как обливают маслом. Виктору казалось, что это вовсе не её, а его сейчас собираются сжечь, но молчал. Молчал, когда зачитывался приговор. Молчал, когда ей предлагали очистить душу и во всём признаться. Молчал, когда она отказалась. Он до боли сжимал упрямые губы и старался выглядеть невозмутимым, хотя всё внутри него бушевало от безысходности и злости на самого себя.
Рука, которую Виктор поднял, чтобы отдать приказ об исполнении приговора, показалась ему невыносимо тяжёлой. Но это был его долг. Только он уже не знал, перед кем именно.
Когда яркие языки пламени взвились, радостно ухватившись за сухие поленья, он глухо застонал, не в силах видеть всего этого и, не смея отвернуться, пока её взор был устремлён на него. Нагретый воздух дрожал и плавился, пытаясь исказить картину, но она продолжала смотреть ему в глаза, зная, что скоро её ресницы бессильно опустятся, и она не увидит его уже никогда. Она знала, что очень скоро смерть разделит их навсегда, и не могла отказать себе в желании видеть его до последней, отмеренной ей минуты. До последнего мгновения.
Сухой потрескивающий жар охватывал её тело. Согревая? Убивая? Она уже не могла отделить одно от другого. Для неё были лишь эти серые глаза. Всё такие же острые и холодные, как и прежде, но одновременно родные и нежные. Но только для неё одной.
Уже не было сил даже смотреть. Пересохшие и потрескавшиеся губы двигались в тщётной попытке прошептать единственное имя, а ресницы подрагивали и опускались, отделяя её от всего мира хрупкой и о нерушимой завесой смерти.
Виктор вздрогнул и на мгновение, оторвав взор от её полузакрытых глаз, оглянулся. Толпа расступилась. Монахи дружно перекрестились и, встретившись с ним взглядом, замерли.
За ней пришли.
Оборотни шли медленно, казалось, что-то тянет их к земле, не даёт сдвинуться с места, приковывает. Сутулые и бледные, они брели вперемежку и людьми, и волками, не делая в этом различий. Они выступали и выступали из густого рассветного тумана, словно духи, но, освещённые первыми лучами солнца, казались просто измождёнными людьми. Женщины и мужчины, старики и дети, они все шли за своим вожаком, ведущим за повод чёрного единорога. Они шли за своей принцессой.
Индульф медленно отделился от всей остальной стаи и, взойдя на костёр, разрубил грубые верёвки, стягивающие её запястья. Он нёс её очень бережно и нежно, словно она была его дочерью. Так можно было нести только лунный цветок, который может рассыпаться от дуновения ветра и любого неосторожного прикосновения. Он берёг и лелеял её, но всё-таки не смог защитить.
– Простите меня, моя госпожа, – тихо произнёс он, укладывая её на расстеленный оборотнями плащ цвета лесной листвы, – я обещал вам не вмешиваться, но не смог сдержать данного слова. Мы не можем оставить вас умирать здесь, среди людей, где вас считают за ведьму. Мы заберём вас умирать в лес, туда, где вас любят, туда, где вы Лесная королева. Простите всех нас, госпожа.
Оборотни медленно преклонили колени. А Индульф осторожно закутал её и, опустив на лоб благоухающий венок из озёрных лилий, вновь произнёс:
– Вы наша королева, Сильвия. Вы ей родились, ей были всегда и ей вы умрёте.
А потом они посадили её на спину единорогу и осторожно придерживая, повезли прочь, к темнеющей громаде дикого леса.
И лишь у самого края огороженной площади Индульф обернулся и, угрюмо посмотрев на Виктора, хрипло произнёс:
– Радуйтесь люди, вы победили. Вы убили ту, что столько лет хранила и защищала вас. Вы убили ту, что верила вам. Вы убили нашу королеву. Мы не будем мстить вам, люди, она запретила нам это делать. Мы не будем преследовать вас, она не хотела этого. Мы уйдём из этих лесов, она просила нас об этом. Но мы всегда будем ненавидеть и презирать вас. Радуйтесь, люди, вы победили.
И лишь маленькая девочка Анна подошла к главе оборотней и, взяв его за руку, вместе с ними покинула деревню,
