Блондинка. Том II - Джойс Кэрол Оутс

Они уже собрались выходить из этой отвратительно розовой детской. Теда Бара уже откашливалась, собираясь сказать несколько заключительных слов, как вдруг послышался шелестящий звук. И прямо у их ног, частично скрытая под коробкой для игрушек, мелькнула темная тень.

— Гремучка! — взвизгнула Теда Бара.

Испуганный Эдди Дж. вскарабкался на стол. То был пластиковый столик для пикников, стоявший на маленьком островке из искусственной травы и миниатюрных пальмовых деревьев. Эдди схватил Норму Джин за руку и помог забраться на стол, затем помог Теде Бара и бедному дрожащему Кассу, который побелел как мел. И вот все четверо взгромоздились на столик и стояли там, тяжело дыша и поеживаясь от страха.

— Змея! Та самая, — сказал Касс. Кукольно хорошенькое мальчишеское его лицо было покрыто мелкими каплями пота, зрачки неестественно расширены. — Это я во всем виноват. Моя вина. Не следовало привозить вас сюда.

Норма Джин, стараясь говорить рассудительно, чтобы хоть как-то успокоить Касса, заметила:

— Но разве гремучки нападают? Я имею в виду на людей? Говорят, что они нас боятся.

Теда Бара стонала:

— О, о, о!.. — И выглядела так, словно того гляди хлопнется в обморок. Эдди Дж. пришлось поддержать ее.

— Да не волнуйтесь вы так, мэм. Все будет в полном порядке. Что-то я не вижу эту падлу. Кто-нибудь видит эту падлу?

Норма Джин ответила:

— Лично я никакой змеи не видела. Но, кажется, слышала ее, да.

Касс, продолжая дрожать всем телом, простонал:

— Это моя вина. Эти твари… они здесь повсюду! Я заметил их еще в туалете, в ванных и не смог остановить. Это из-за меня они здесь.

Похоже, что никакой змеи в детской действительно не было. Норма Джин и Эдди Дж. успокаивали Теду Бара, как только могли. Бедняжка была так напугана, что хотела только одного — немедленно убраться из «Кипарисов». А Касс впал в полную прострацию — смотрел в одну точку неестественно расширенными зрачками и, похоже, ничего не видел. И все время неразборчиво бормотал себе под нос, что это целиком его вина, что это он повсюду приводит с собой этих тварей, что в конце концов они его убьют и противостоять этому невозможно. Норма Джин хотела отвести Касса в ванную, ополоснуть ему лицо холодной водой, но Эдди Дж. отсоветовал. Сказал, что вода в доме наверняка отключена, а если и есть, то потечет из крана ржавая и теплая, как кровь.

— А тогда он совсем свихнется. Надо быстрее везти его домой.

Норма Джин спросила:

— Ты знал об этом, Эдди? Об этих его «тварях»?

На что Эдди Дж. уклончиво ответил:

— Я просто не был уверен, чьи они, эти самые твари, вот в чем штука. Его или мои.

Они возвращались домой, в город. Помрачневший Эдди Дж. сидел за рулем лимонно-зеленого «кэдди». Норма Джин, испуганная и дрожащая, примостилась рядом и прижимала обе ладони к животу, чтобы хоть как-то успокоить Ребенка. А Касс с разорванным воротом рубашки, чтобы легче было дышать, лежал, постанывая и беспокойно ворочаясь, на заднем сиденье. Норма Джин прошептала на ухо Эдди Дж.:

— О Господи!.. Думаю, мы должны отвезти его к врачу. Это ведь белая горячка, верно? Кажется, здесь неподалеку есть больница, «Ливанские кедры». И там отделение «скорой».

Эдди Дж. отрицательно помотал головой. Норма Джин умоляющим голоском продолжала настаивать:

— Мы же не можем притворяться, что он не болен. Что с ним не происходит ничего страшного!

— Почему нет? — сказал Эдди Дж.

Однако, когда они свернули с извилистого Лаурел-Каньон-драйв на бульвар и двинулись к Сансет, Касс удивил их. Сел, вздыхая и смешно надувая щеки, и рассмеялся. А потом несколько смущенно заметил:

— Господи. Извиняюсь. Не помню, что именно вытворял, но, подозреваю, что-то нехорошее. Не дуйтесь на меня, ладно? — И он легонько сжал шею Эдди Дж. пальцами, а затем точно так же сжал шейку Нормы Джин. Пальцы были ледяными, но прикосновение их подействовало умиротворяюще. И Эдди Дж., и Норма Джин вздрогнули и почувствовали, что их так и пронзило желание. — А знаете, из-за чего все это? Из-за беременности. Она очень заразительна. Норма так и пышет здоровьем и так здраво обо всем рассуждает, неудивительно, что у одного из Близнецов поехала крыша. И если кто не возражает против продолжения наших игр, так это я.

Все это прозвучало так убедительно и походило на странное и сложное стихотворение. Хоть и не понимаешь, в чем суть, а веришь каждому слову.

Этот сон… Красивая белокурая женщина склонилась над ней и нетерпеливо дергала ее за руки. Белокурая женщина, она была так красива, что невозможно смотреть. Стоило мельком взглянуть на ослепительное лицо и тут же хотелось отпрянуть.

А вышла она из зеркала. И ноги у нее были, как ножницы, а глаза — огонь. А волнистые бесцветные волосы вздымались и шевелились, как щупальца. Отдай его мне! Ты, глупая слезливая корова! Она пыталась вырвать плачущего младенца из слабеющих рук Нормы Джин. Нет. Не то ты выбрала время. Это мое время! Ты не посмеешь этого отрицать!

Жизнь и сны — листы из одной и той же книги.

Артур Шопенгауэр

Однажды утром она проснулась с ощущением, будто знает, что надо делать.

Было это на следующее утро после посещения «Кипарисов». После посещения Лейквуда.

Утро после долгой ночи, когда ее мягкое беспомощное тело захлестывали, словно морские валы, тяжелые сны.

Она позвонила Зет, с которым не говорила и не виделась со дня премьеры. Описала ему ситуацию. Заплакала. Может, Зет сочтет эти слезы хорошо отрепетированными, а может — и нет. Зет слушал ее молча, не перебивая. Она могла бы подумать, что он шокирован и потому молчит, но на деле молчание имело чисто практический смысл. Зет в его положении слышал эти слова, этот банальный и давно надоевший всем сценарий, написанный анонимным автором, множество раз.

— Вот что, Мэрилин. Могу посоветовать одно. Обратись к Ивет, — это имя он произнес, как «Ивей». Прежде Норма Джин его не слышала. — Ну, ты же знаешь Ивет. Она тебе поможет.

Ивет была секретаршей мистера Зет. Норма Джин вспомнила ее. Вспомнила то постыдное утро, когда вышла из Птичника. О, сколько же лет прошло с тех пор! Это было еще до того, как Норма Джин получила имя. То невинное время казалось настолько далеким, что теперь она даже не могла толком вспомнить ту девушку, которой была, и даже окоченевшие чучела птиц в Птичнике казались ей нереальными. Нет, не то чтобы она не видела их, не рассматривала, не слышала их жалобных криков, криков боли и страха. Но казалось, все это произошло с кем-то другим. Или произошло в фильме. А вот в каком, мог определить разве что только Касс Чаплин. Кажется, Д.У. Гриффита?..

Тогда Ивет отвела взгляд. Взгляд, в котором читались жалость и презрение. Дамская комната вон там.