Священная ложь - Стефани Оукс

– А если они узнают, что ты со мной? – спросил Джуд.

– Тогда… тогда меня убьют, – пожала я плечами.

– И ты не боишься? – поразился он.

Положа руку на сердце я бы ответила, что нет. Страх никогда не отпускал нас, но со временем к нему вырабатывался иммунитет. Просто в какой-то момент терпению пришел конец. Перемены были неизбежны; они надвигались как стремительный лесной пожар.

Я спускаюсь в столовую на обед. В дверях стоит Бенни и кивает мне с легкой улыбкой. Бенни мне помогает с самого начала. Наверное, нарочно приставили, или она сама вызвалась, увидев, как в первые дни я шарахаюсь от собственной тени. Обычно у нее в кармане лежит книга в мягком переплете. Я как-то раз поинтересовалась зачем, и Бенни пояснила: на тот случай, если придется сидеть без дела.

– А что ты читаешь? – спрашиваю я, до сих пор изумляясь, что женщины говорят о книгах в открытую, не стесняясь.

– Документальную прозу, – отвечает та. – Сейчас вот попалась работа про Гаитянскую революцию[2].

– Бенни в колледже изучала историю, – поясняет Энджел. – Но затем продалась и пошла на службу к властям.

Я хватаю поднос и несу к нашему обычному столику. Энджел уже сидит там и насмешливо глядит на девочку-азиатку с густой черной челкой.

– Минноу, я так рада с тобой познакомиться! – восторженно объявляет та, когда я подхожу ближе.

Я ее не знаю. Обычно мы с Энджел едим вдвоем.

– Меня зовут Трейси. Просто хотела подойти представиться. Я-то знаю, как здесь бывает жутко. Местные девчонки не очень-то дружелюбны. – Она косится на Энджел. – Что я пропустила?

Подходит еще одна девочка, такая тощая, что ноги у нее как у оленя; ставит свой поднос рядом с Трейси.

– Минноу, это Рашида, – объявляет Трейси.

– Будем знакомы, – говорит та. – А что у тебя с руками?

– Рашида, о таких вещах не спрашивают, – одергивает ее Трейси.

– Это еще почему? Куда-то ведь они подевались. Их же не просто так отрезали. Все думают, маньяк постарался, а я им говорю: нет, Минноу явно из деревни, так что, скорее всего, попала под комбайн.

– Их отрубил мне топором отец, – отвечаю я лишь затем, чтобы посмотреть, как отреагируют на мои слова.

У Трейси перехватывает дыхание, Энджел поднимает глаза от тарелки и заламывает бровь, а Рашида запрокидывает голову и заливается громким смехом, который эхом разлетается по столовой.

– Что, правда? Если б со мной такое случилось, я бы всем рассказывала. Неужели прямо топором? Да уж, это куда интереснее, чем попасть под комбайн…

Я улыбаюсь – потому что когда она так говорит, удержаться от улыбки просто невозможно.

– Мы с Рашидой организовали группу поддержки, – сообщает Трейси. – Приходи к нам на занятия. Мы говорим обо всем, что нас тревожит.

– Думаешь, Минноу будет приятно обсуждать с вами тот факт, что отец отрубил ей руки? – спрашивает Энджел. – Не смеши меня.

– Когда-нибудь, Энджел, – вскипает Трейси, – когда-нибудь и тебя ждет наказание за все твои грехи. И тогда ты пожалеешь!

– Может, и пожалею. – Энджел отодвигает тарелку. – Думаете, я начну молиться? Раскаюсь, как домашняя пай-девочка? – Она складывает руки ладонями вместе. – Растекусь соплями, как перед судьей: мол, простите меня, теперь я буду паинькой? Да ни хрена! Не нужно мне прощение какого-то древнего извращенца, который присовывает девственницам, пока все отвернулись.

Больше никто не произносит ни слова.

* * *

– Почему ты не веришь в Бога? – спрашиваю я у Энджел после отбоя.

Мы лежим на койках; Энджел, судя по полоске желтого цвета у стены, опять читает.

Она долго молчит. Наконец произносит:

– Потому что мне это не надо.

– В смысле? – спрашиваю я.

– Кому-то нужно лекарство от рака. Мне – нет, поэтому я его не принимаю.

Не дождавшись от меня ответа, она вздыхает:

– Я знаю, почему люди верят в Бога. Может, и я бы раньше верила. Люди хотят лучше понимать мир. Найти объяснение, почему все происходит именно так. Когда-то Господь в этом деле здорово помогал. Но он нам больше не нужен.

Я знаю, что она говорит о своих любимых книгах, которые описывают, из чего сделана земля, почему горит солнце и что происходит при ударе молнии. Однако я эти книги прочитать не могу. Пророк не позволял девочкам читать, и поэтому – даже больше чем из-за рук – я чувствую себя ущербной.

– Ты ведь не веришь во всю эту хрень? – спрашивает Энджел. – В Бога и прочее?

Я поджимаю губы. Тишина тянется по темным коридорам тюрьмы.

Когда Пророк рассказывал нам о Господе, мы жили в трейлерах. Были еще не святыми, а обычными шоферами и строителями с детьми и женами в старых платьях. Все мы сидели на стульях в доме с железными стенами, Пророк вещал, а я играла на ковре с алфавитными кубиками. Помню, как держала их в по-детски пухлых пальцах.

Пророк стоял посреди нашей гостиной.

– То, что вы сейчас услышите, может показаться вам странным и удивительным. И весьма непривычным. – Он набрал полную грудь воздуха. – Это история о Господе.

Господа на самом деле звали Чарли. Он родился в Йорке, в Пенсильвании, в тысяча семьсот семьдесят шестом году, летом, когда погода была жарче, чем внутри языческой ракеты, и влажной, словно море.

Чарли был сыном бедного мельника, злого человека с кривой ногой и выжженными войной висками. Совсем еще мальчиком он каждый день ходил в старый скрипучий лес собирать хворост. Однажды наткнулся на ручей, который убегал под землю. Ему захотелось узнать, куда девается вода. Чарли наклонился и заглянул в яму.

И увидел там искру. Отблеск чужеродного света.

Словно зачарованный, он смотрел на мелькавшие перед глазами звезды Вселенной. Видел кольца Юпитера. Побитую и обожженную солнцем корку Марса.

А еще ощутил, как под пальцами воспаряет каждая клеточка каждого живого организма. Будто клавиши пианино. При желании он мог потрогать любую. Мог ею управлять.

Кто-то подумает, будто Чарли просто повезло. Что Богом стал бы каждый, кто проходил в тот день у ручья и в порыве любопытства заглянул в воду. Однако это не так. Чарли был Господом еще до своего рождения. Просто он этого не знал.

Чарли живет в каждом поколении. После смерти он девять месяцев спустя возрождается снова в теле младенца. Вы можете повстречать его в любой момент. Он был солдатом-конфедератом. Кассиром в банке. Сидел за дубовым столом в очках из проволочной оправы и с утренней щетиной на щеках. Готовил матери ужин. Ездил на пляж. Влюблялся.