Отряд-3. Контрольное измерение - Алексей Евтушенко

Затем, когда южная ночь уже вплотную подобралась к пирующим, по желанию Валерки Стихаря (остальные его в этом поддержали) принесли множество факелов (никакого электричества – надоело!) на длинных шестах. Их воткнули в песок вокруг столов так, чтобы никто не испытывал недостатка в освещении.

Где-то стразу после полуночи Курту Шнайдеру пришла в голову мысль показать своей подруге, которую он уже изрядно к тому времени напоил (искусственные существа пьянели в той же степени, что и люди), настоящий красочный и шикарный фейерверк. Очень быстро выяснилось, что остальные девушки также ни разу в жизни не видели фейерверка, хотя теоретически знали, что это такое. Идея понравилась всем и немедленно была осуществлена с большим размахом и энтузиазмом. Да и как ей было не осуществиться, если на вопрос, есть ли в Доме фейерверк, Ганс Иванович лишь усмехнулся и немедленно отдал приказ по маленькому – меньше сигаретной пачки – и плоскому карманному телефону.

Такие же телефоны, кстати, были со вчерашнего вечера и у всех людей для связи друг с другом и обслуживающим персоналом. Арнольд и Ганс Иванович уверяли, что этому устройству не страшны любые расстояния, а заряжается он просто от солнечного света и без подзарядки способен работать до десяти местных суток, которые на Лоне длились двадцать пять с половиной часов.

Фейерверк вышел знатный.

Помощники Ганса Ивановича натащили на берег большое количество разнообразнейших праздничных ракет и шутих на любой вкус и, когда, распустившиеся в небе цветные яркие бутоны и россыпи фейерверка затмили своим сиянием и блеском звезды, Велга как-то вдруг и окончательно понял, что они победили и при этом остались живы. И понимание этого простого факта наполнило его такой чистой и всеохватной радостью, что даже сердце, как ему показалось, сладко замерло на секунду, не в силах вместить в себя сразу всю эту радость, но все же справилось, мягко ткнулось изнутри в грудную клетку и снова застучало учащенно и мощно.

По этому поводу требовалось немедленно сказать тост и выпить, что Александр и сделал, так как привык выполнять принятые решения. Отряд, как один человек, поддержал своего командира, а Дитц, расчувствовавшись, тут же отчего-то предложил тост за любовь, от которого также никто не смог и не захотел отказаться.

В дальнейшем ночь в памяти лейтенанта распалась на фрагменты, которые позже он, как не старался, так и не смог собрать в одно целое.

Он помнил, как вместе с Кариной они лежали на воде и смотрели в бесконечное ночное небо, полное звезд и неизъяснимой тайны.

Большой костер на берегу, который развел Вешняк, и совершенно незнакомые, но удивительно красивые песни, что пела Аня, аккомпанируя себе на гитаре.

Теплые мягкие губы Карины, и ее медленные, нестерпимо сладкие ласки.

Крепкий вкус испанского вина херес, которое они с Дитцем пили прямо из горлышка, передавая друг другу бутылку.

Мощную фигуру Малышева, уносящего Аню на руках к Дому.

Валерку Стихаря, настойчиво пытающегося обучить музыкантов словам и музыке знаменитой «Мурки»…

Ночевать почти все остались на берегу.

Кажется, именно друг Хельмут заявил, что негоже, закаленному в боях и походах солдату привыкать к мягкой перине и теплому одеялу. Настоящий солдат спит там, где застает его ночь. Конечно, палку не будем перегибать, и обойдемся, пожалуй, без рытья окопа и устройства блиндажа, но выставить часовых никогда не помешает. Особенно здесь, на чужой планете. Так и быть, на этот раз часовыми могут послужить и официанты. Они все равно существа искусственные и вполне могут обойтись без сна. То, что солдаты из них, как из дерьма пуля, не подлежит ни малейшему сомнению, но лучше они, чем совсем никого, – не бля… простите, наших прекрасных дам же на часы ставить! Он, Дитц, прекрасно понимает, что ни он сам, ни вверенный ему личный состав, а также товарищ лейтенант Александр Велга караульную службу в настоящий момент нести не могут по объективным причинам, а посему слушай приказ: официантам вооружиться шампурами, не спать и оставаться на посту вплоть до его, обер-лейтенанта Дитца, пробуждения. Людям же пусть немедленно принесут их личное оружие. Так, на всякий случай. Чтобы спокойнее спалось. Все. Выполнять.

* * *

Утро четвертого дня (на третий день отряд, конечно, ни на какие экскурсии не отправился, а продолжил заниматься тем же, чем занимался в первый и второй) застало рядового Стихаря в кустах.

С отвращением разлепив глаза, он перевернулся на живот и сделал попытку выползти на более менее свободное пространство. Попытка удалась, и Валерка, дрожа всем телом поднялся на ноги.

Допился, разведка, подумал он, ощущая с каким отвратительным скрипом, ворочаются в чугунной голове мысли, до дома не дошел – в кустах свалился. Все. Амба. Пора завязывать. Так, где это я… Ага, дорога впереди, а вон и Дом сквозь ветви просвечивает. Надо же, совсем чуть-чуть не дошёл. Но чуть-чуть у нас не считается. У нас считается только все и до конца. Ладно, пойдем тихонечко. Шажок, другой… вот и молодец. Ох, что же вчера было-то? Не помню ни хрена. Ладно, шут с ним, перемелется. А перемелется, и мука будет. Из муки пирогов напечем, за стол сядем, гулять бу… Не-не-не! Отставить гулять. А что тогда? Как что? Старый, веками проверенный способ. Баня и баба. Интересно, можно ли организовать в Доме баню? И куда я вчера дел свою бабу? Ладно, отыщется, не иголка. А вот и Дом. Интересно, где наши? Так, принимаем вид по возможности бодрый и независимый, потому как, если я вчера чего не того учудил, то все одно найдется, кому мне об этом подробно рассказать…

В своих душевных и физических страданиях Валерка оказался не одинок. Отряд являл собой жалкое зрелище, о чем ему, отряду, и было прямо заявлено единственным, чувствующим себя адекватно человеком, Аней Громовой.

– Мужчины… – подбоченившись, снисходительно-презрительно усмехалась она краем рта (все, видимо подчиняясь неведомому инстинкту, собрались в обеденной зале). – Солдаты. Защитники. Спасители человечеств и рас. Космопроходцы. Рыцари, я бы сказала, без страха и, уж тем более, упрёка. Вы в зеркало на себя глядели, рыцари?

«Рыцари» отводили глаза и бормотали под нос нечто маловразумительное.

– К-хм… – кашлянул в кулак Малышев. – Сейчас бы баньку истопить…

– Ты, Миша, прямо мысли читаешь, – немедленно поддержал таёжника Валерка. – Где наш Арнольд, интересно, и Ганс Иванович заодно? Спросить надо, есть ли тут баня, а то ведь помрем во цвете лет.

– Баня? – переспросил Майер. – Это что?

– Ну ты даешь, Руди, – сказал Шнайдер. – Столько в России провоевал и не знаешь. Баня – это исконно русская забава. Очень рискованная. Нам, немцам, не выдержать. Судя по тому, что я о ней слышал…

– Ты, Курт, – перебил его хмурый Вешняк, – одну исконно русскую забаву уже выдержал. Значит, выдержишь и баню. Сам потом спасибо скажешь.

– Одну – это какую? – заинтересовался Карл Хейниц.

– Пить три дня без просыху. И безобразничать всяко.