Не горюй! - Мэриан Кайз

Хелен была права. Если ребенка «размазать» по патио, Майкл покажет нам, почем фунт лиха.

Но такого никогда не произойдет. Хотя, если Кейт не перестанет блажить, я могу и передумать.

— Нет, Хелен, — сказала я, — у меня нет послеродовой депрессии. Во всяком случае, я так думаю. Пока, по крайней мере.

Господи, только этого мне и не хватало!

Но я не успела сказать ей, что Джеймс меня бросил, потому что в комнату вошел папа.

— Хайджек… — хором приветствовачи мы его.

Отец ответил на приветствие улыбкой и кивком головы. Видите ли, моего отца зовут Джек, и в начале семидесятых, когда вошло в моду угонять самолеты (позднее стали чаще писать о надругательствах над детьми), мой дядя из Америки, приехав к нам в гости, приветствовал отца словами: «Хай, Джек!»[1]Мы с сестрами едва не подавились от хохота. С тех пор такое приветствие всегда вызывало улыбку.

— Я пришел посмотреть на свою внучку, — сказал папа. — Я могу ее подержать?

Я передала Кейт отцу, он взял ее вполне умело (что неудивительно). Кейт немедленно перестала вопить. Она спокойно лежала у него на руках, сжимая и разжимая свои маленькие кулачки.

Точно как ее мать, грустно подумала я. Воск в руках мужчины… Нет, это надо задавить в зародыше! Надо уважать себя. Мне для счастья не нужен мужчина. И вообще, да здравствует феминизм.

— Когда ты собираешься дать ей имя? — спросил папа.

— Только что дала, — сказала я. — Я назвала ее в честь бабушки.

— Замечательно! — просиял отец. — Привет, маленькая Нора, — ласково обратился он к розовому свертку.

Хелен, мама и я обменялись испуганными взглядами. Не та бабка!

— Послушай, пап, — смущенно призналась я, — я назвала ее Кейт.

— Но мою мать не звали Кейт. — озадаченно нахмурился он.

— Знаю, папа, — пробормотала я. (Господи, ну что за жизнь, одни ямы да ухабы!) Я назвала ее в честь бабушки Макуайер, а не бабушки Уолш.

— Вот как, — сказал он с заметной прохладцей.

— Но пусть ее второе имя будет Нора, — нашлась я.

— Ну нет! — возмутилась Хелен. — Назови ее как-нибудь покрасивее. Придумала! Назови ее Елена! Елена — это по-гречески Хелен.

— Тихо, Хелен, — остановила ее мама. — В конце концов, это девочка Клэр.

— Ты же всегда учила нас делиться игрушками, — надула губы Хелен.

— Кейт не игрушка, — вздохнула мама.

Нет, Хелен может достать кого угодно.

К счастью, моя сестрица не могла надолго сосредоточиться на чем-то одном, вот и сейчас она резко сменила тему:

— Пап, ты не подвезешь меня к Линде?

— Хелен, я не шофер, — обиженно ответил отец.

— Папа, я ведь не спрашиваю, чем ты зарабатываешь на жизнь. Я это и так знаю. Просто попросила подвезти, — резонно заметила Хелен.

— Нет, Хелен! Ты вполне можешь пойти пешком, черт побери! — воскликнул отец. — Честно, никак не могу понять, что случилось с молодежью. Лень, вот в чем дело. Когда я был…

— Папа, — резко перебила его Хелен, — пожалуйста, не рассказывай мне снова, как ты проходил три мили босиком до школы. Я уже не могу этого слышать. Просто подвези меня, и все, — и она улыбнулась ему своей кошачьей улыбкой из-под густой темной челки.

Отец некоторое время в изнеможении смотрел на нее, потом рассмеялся.

— Да ладно, — сказал он, звякнув ключами от машины. — Пошли.

Он передал мне Кейт. Именно так, как и следует передавать ребенка.

— Доброй ночи, Кейт-Нора, — сказал он, с явным ударением на «Норе». Полагаю, он еще не совсем простил меня.

Папа с Хелен ушли. Мама и я с Кейт остались сидеть на кровати, наслаждаясь тишиной, наступившей после ухода Хелен.

— Ну вот, — промолвила я, — можешь сказать спасибо своей тете Хелен за первый урок правильного обращения с мужчиной. Надеюсь, ты последуешь ее примеру. Обращайся с ними, как с рабами, — и тогда, не сомневайся, они и вести себя станут как рабы.

Кейт посмотрела на меня широко открытыми глазенками, а мама хитро улыбнулась. Довольной улыбкой. Понимающей улыбкой.

Улыбкой женщины, чей муж последние пятнадцать лет пресмыкается перед ней.

Пора ложиться спать.

Как-то странно ложиться в постель, в которой ты провела детские годы. Мне казалось, что те годы давно канули в Лету.

Deja vu.

Опять же странно, когда тебя на ночь целует мать, а рядом в корзинке спит твой собственный ребенок.

Я уже сама была матерью, но мне не требовался Зигмунд Фрейд, чтобы сообразить, что я все еще чувствовала себя ребенком.

Кейт лежала с широко открытыми глазами, уставившись в потолок. Скорее всего она все еще была в шоке после общения с Хелен. Я немного беспокоилась за нее, но, к своему удивлению, заснула сразу. А ведь думала, что вообще не буду спать.

В смысле никогда.

Кейт разбудила меня в два часа ночи, подняв крик примерно в миллион децибел. Интересно, она вообще спала? Я покормила ее, легла и снова заснула, но через несколько часов проснулась, как от толчка, ощутив кошмарный ужас. Ужас от того, что я в Дублине, а не в своей квартире рядом со своим любимым Джеймсом.

Я взглянула на часы. Было (вы правильно догадались) четыре часа. Меня, наверное, должно было утешить, что четверть населения, живущего по Гринвичу, тоже проснулись и лежат, таращась в темноту, мучимые самыми разными грустными мыслями: «Не уволят ли меня?», «Встречу ли я наконец человека, который полюбит меня по-настоящему?» или «Не беременна ли я?»

Но сознание того, что я не одна такая, ничуть не утешало. Потому что мне казалось, что я в аду. И сравнение моего ада с адом другого человека не помогало уменьшить мою собственную боль.

Извините за кровожадность, но если одному человеку в камере отпилили ногу ржавой пилой, его вряд ли утешит тот факт, что в соседней камере узника приколотили гвоздями к столу.

Я села и уставилась в темноту.

Кейт спокойно спала в своей розовой корзинке. Мы с ней как ночные сторожа: не спим по очереди. По крайней мере, один из нас постоянно бодрствует.

Я не могла поверить, что нахожусь в доме родителей в Дублине, а не в своей квартире в Лондоне вместе с мужем. Наверное, я рехнулась, раз уехала из Лондона и оставила Джеймса другой женщине. Ведь я его бросила!

Я что, совсем сошла с ума? Надо вернуться. Я должна за него бороться! Я должна его вернуть! Как я здесь оказалась? Видно, повернула не там в параллельном мире, приняв его за свою жизнь, но это неправильно.