Никто об этом не узнает - Рита Навьер

Алена и молчала. Очень не хотелось папу позорить. На вопросы и реплики кивала, от силы отвечала «да» или «нет», если уж совсем не отвертеться. Ну и улыбалась вовсю, как посоветовала Нина.

Стол изобиловал яствами, но Алена поначалу не могла себя заставить и кусочек проглотить. Во-первых, переволновалась. Столько внимания! А во-вторых…

Да, журналисты ее уже одолевали раньше, но тогда все иначе было. Над ней не висел страх опозорить отца. А тут эти вилки… Как в них разобраться? Потом сообразила: наблюдала за Жанной Валерьевной — та сидела справа — и копировала. И вроде худо-бедно справлялась. Хотя, конечно, утомил ее этот вечер неимоверно. Напрягало все: вопросы, вроде и доброжелательные, а с каверзным подтекстом, улыбки фальшивые, взгляды любопытные, острые и ждущие, как будто все так и выискивали в ней изъян или надеялись на какой-нибудь прокол. На ум неотвязно приходил фильм «Собачье сердце», в частности, эпизод, в котором профессор Преображенский представлял на суд общественности Шарикова. Вот этим Шариковым она себя и ощущала.

Какой-то парень в очках, молодой еще, но с глубокими залысинами, поинтересовался:

— Алена, а расскажите о своей маме. Эта история всех так тронула. Уверен, каждому будет интересно узнать о ней побольше. Кто она, чем занималась?..

Вопрос был не по сценарию, но Руслан Глушко предусмотрел подобное и подготовил варианты ответов. Алена и повторила:

— Мама была просто хорошим человеком. Не прошло и года, как она умерла, поэтому, простите, говорить на эту тему мне еще очень больно.

Однако журналиста это не устроило. Несмотря на приветливый тон, взгляд его был цепким и холодным.

— Я все понимаю и выражаю сочувствие, но… Разве не лучше будет в память о ней как-то раскрыть ее образ?

Ведь он прекрасно знал и про то, что мать спилась (кто ж не знал?), и про то, что на человека уже еле походила, а все равно лез… Алена растерялась, не зная, что ответить. Заметила, как рядом напряглась Жанна Валерьевна, как помрачнел отец, недобро глянув на назойливого парня.

— Ну же? — не отставал он, скаля в улыбке мелкие зубы. — Что…

Но в этот самый миг двери резко распахнулись, явив гостям Максима — расхристанного, с лихорадочно горящими глазами и кривой улыбкой на губах. Русые вихры торчком. Белая школьная рубашка вылезла из брюк, ворот распахнут почти до неприличия.

— А вот и я! — провозгласил он.

Скопище людей, в том числе с камерами, его ничуть не смутило. Он смело продефилировал прямиком к столу, потребовал потесниться и сел напротив нее. Специально, конечно. Прожег взглядом, почему-то абсолютно черным и каким-то настолько бесшабашным, что это аж пугало.

— Ну, лисичка-сестричка, велкам ту хоум! — Максим взял рядом стоящий бокал с вином и по-гусарски выпил до дна.

— Очень интересно, — хихикнул все тот же репортер. — Скажите, Максим, а вот вам как вся эта давняя история?.. Ваша мама ведь…

Алена внутри вся сжалась, Максим же явно нехотя отвел от нее взгляд, лениво и даже с раздражением осмотрел журналиста.

— Ты, вообще, кто? — спросил.

— Роман Мясников, телеканал «Семь плюс ТВ», «Новости сегодня», — затараторил парень. — Так как вы относитесь к этой…

— Отвали, лысый, — грубо оборвал его Максим и снова вперился взглядом, в котором дьявольски горела сплошная чернота. — Весь этот бал для тебя, Золушка? Круто. А оркестр где? Где фанфары? Ну как же так? Непорядок.

Алена видела, как притихли все гости. Даже наглый журналист не рисковал больше лезть с вопросами ни к Максиму, ни к ней, ни к кому. Папа же сидел за столом неподвижно, и лицо его казалось белее мела.

Ну а Максим, совершенно не заморачиваясь по поводу приборов, прихватил канапе с двухэтажного блюда прямо руками, отправил в рот, а затем вздохнул:

— Надо исправлять ситуацию.

— Ч-что ты собираешься сделать? — зашипел папа.

— Сказал же — исправлять ситуацию, — с кривой улыбкой повторил Максим. — В конце концов, ты же сам вчера волновался, что я давно не занимался музыкой…

На этом он поднялся из-за стола и прошагал расхлябанной походкой в дальний конец гостиной, где белел огромный концертный рояль.

Алена с самого начала поглядывала на инструмент с тайным восхищением, но думала почему-то, что стоит он здесь исключительно для красоты. Однако Максим со знанием дела откинул крышку, уселся на банкетку, небрежно пробежался по клавишам, а потом вдруг заиграл.

Музыка разорвала повисшую тишину, впечатляя своим стремительным напором, дерзостью, вызовом, даже агрессией. И все же это была музыка, причем пробирающая до мурашек. Ну а потом он запел. Вот уж чего Алена точно никак не ожидала. И пел-то хорошо! Даже удивительно хорошо. Голос у него с хрипотцой, но сильный, и тембр красивый. Вот только песня его шокировала всех:

Да, я буду пиратом, гадом.

Всех поставлю раком, задом.

Будет черным знамя, знамя.

Ты не жди меня, мама, мама.[3]

Первым очнулся от ступора отец. Вскочил с перекошенным от гнева лицом, стремительно пересек зал, вцепился в плечо Максиму и уволок из гостиной.

Алена воспользовалась переполохом и тоже ускользнула от всеобщего внимания. Проходя по коридору к себе, услышала из комнаты Максима отцовский голос.

— Чертов ублюдок! — орал папа. — Думаешь, я буду это терпеть? Думаешь, это сойдет тебе с рук? Ты давно напрашиваешься, чтобы тебя отослали. Так вот, считай, выпросил.

— Да плевать, — отвечал тот.

«Куда отослали?» — озадачилась Алена.

И еще это «ублюдок» никак не вязалось с ее папой. Он всегда такой сдержанный, а тут… И вообще, разве сыну так говорят?

— А ну-ка… Ты что принимал? Наркотики? Я же по зрачкам вижу.

— Угу.

— Я тебя не в колледж отправлю, я тебя в психушку упрячу.

Затем Алена услышала за дверью приближающиеся шаги и быстрее заскочила к себе. После того как уехали гости, она вновь спустилась вниз. Отца нашла в кабинете, тот сидел за столом, дымил сигарой и цедил из пузатого бокала янтарную жидкость. На Алену взглянул устало, но кивком разрешил войти.

— Тебе плохо, папа? Вечер прошел не так, как надо? — робко спросила она.

— Определенно, — вздохнул он. — Не смотри так, твоей вины тут нет. Все этот паршивец. Давно пора отправить его в какой-нибудь закрытый пансион, а то стал совершенно неуправляемым. Да эта сразу в слезы… Вот что мне с ними со всеми делать?

Алена догадалась, что под «этой» папа имел в виду Жанну Валерьевну.

Повисло молчание. Алена силилась понять отца, но все равно не понимала: как можно за выходку, пусть даже и скандальную, отсылать своего ребенка? По сути, выгонять из дома, разве что не на улицу.