Новый Мир - Александр Столбиков

Яковлев задумался. Фактически, если слова генерал-майора имеют вес, а они имеют, учитывая, что Кудрявцев говорит в значительной мере от лица Самойлова, это означает, что Саркомбайн удастся отстоять. И все-таки он не удержался.

— Скажите, а как нам наши новые «Яки»? Як-7 — это дальность, Як-3 — мощное вооружение. Можем дать уже сейчас. Да и ударники не хуже, чем у Сухого.

— Был бы сухопутчиком, посмотрел бы, — скупо улыбнулся Кудрявцев. — Но тут такое дело. Нельзя нам, флотским, летать с жидкостниками. Уж больно они хрупкие. Одна пуля в системе охлаждения, и все, приплыли. А вокруг — океан. С воздушником по крайней мере до авианосца дотянуть можно.

Он посмотрел на часы.

— Ну ладно, Александр Сергеевич. Спасибо за интересный показ. Мы с вами договорились, пойду доложу Петру Алексеевичу о ваших успехах. Жду с нетерпением первых серийных. Без недостатков.

Еще раз улыбнувшись, пожал руки всем собравшимся и, невзирая на призывы пойти в столовую отметить испытания, быстро пошел к КПП, где его ждали «эмки». Александр Сергеевич проводил взглядом уезжающих. Его обуревали смешанные чувства. С одной стороны — гордость за свой коллектив, чей труд получил высокую оценку, за свою собственную работу конструктора и организатора. С другой — ожидание долгой тяжелой работы. А еще вспомнился давний спор с «королем истребителей» о том, какие двигатели будут перспективными в ближайшие годы. Выходило, что прав Поликарпов, поставивший на воздушники, но, возможно, именно с ними счастливый билет удастся вытянуть и ему, Яковлеву.

Спустя много лет, когда генеральный конструктор Александр Сергеевич Яковлев вставил в печатную машинку чистый белоснежный лист и напечатал заглавие своих воспоминаний «Цель жизни», он надолго задумался. Генеральный прожил долгую жизнь и совершил немало выдающегося. Ему было что вспомнить и о чем рассказать. Но тем не менее именно этот день, именно этот разговор не покидали его память и мысли.

Последние дни февраля тысяча девятьсот сорок третьего года…

Кортеж мчался по вечернему Лондону. Темнело. Несмотря на необъявленное, но фактическое перемирие, продолжали действовать меры светомаскировки. Горели лишь редкие фонари, свет в домах прятался за плотными шторами и прочными ставнями. В окнах машины мелькали призрачные серые дома, серые люди, серые деревья.

Элизабет сжалась на просторном сиденье, чувствуя себя маленькой и несчастной. Не пристало повелительнице, пусть пока номинальной, миллионов чувствовать себя подобным образом, но противное чувство маленького человечка не оставляло ее.

Редкие вечерние прохожие искоса поглядывали на стремительно пролетавшие мимо автомобили, и взгляды их излучали отнюдь не доброжелательство. Почти весь частный автотранспорт был конфискован еще в сорок втором, на личных авто теперь ездили только очень состоятельные люди или очень ответственные чиновники. Ни к тем ни к другим люди, утомленные карточками и войной, не испытывали ни малейшего благоволения.

«Все изменится, — подумала Элизабет. — Подождите, все изменится сегодня». «Мир для нашего поколения», так говорил лорд Чемберлен, наставляя ее. Мир, которого так и не добыл сэр Уинстон, самый популярный и одновременно самый проклинаемый человек в Империи. Мир, который надлежит добыть ей.

«История пойдет по иному пути, и изменю ее я, королева Британии. Я сделаю то, что не смогли или не решились замшелые лорды, чванливые чиновники, косные министры. Потому что кто-то должен прекратить безумие войны». И не впервой Ее Величеству принимать бразды правления во времена всеобщей смуты… Она будет достойна той, другой, носившей то же имя. Между ними пролегло почти полтысячелетия, но беды остались те же — свирепые враги и дурные советники. У нее нет силы сокрушить орды врагов, но советники — дело иное.

Элизабет плотно зажмурилась. Ей было откровенно страшно. Мир… И Премьер. Премьер и Мир. Пока у кормила государственной власти стоит сэр Уинстон Черчилль, мира не будет. Война продолжится, и империя погибнет. Старый, обезумевший от ненависти к коммунизму министр-диктатор скорее погибнет сам, но не допустит никаких переговоров с Новым Миром. Значит, ему предстоит уйти.

И поэтому сейчас она, королева Великобритании, едет к премьер-министру Уинстону Черчиллю, чтобы отправить его в отставку.

Элизабет вновь и вновь повторяла намертво заученные слова. «Сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, вам надлежит…» Но с каждой минутой приближения к Даунинг-стрит, 10, смелость таяла, как редкий весенний снег.

Еще поутру она пламенела строгой и твердой решительностью, теперь же, с приближением минуты испытания, дрожали руки, язык стал неповоротлив, а внизу живота возникло и нарастало неприятное щемящее чувство пустоты. Ей было страшно. Тяжело и страшно в девятнадцать лет идти с гордо поднятой головой к почти семидесятилетнему монстру политики. Тем более, чтобы объявить тому, что дело его жизни закончено.

Но это необходимо.

Машина замедлила ход, подъезжая к мрачному зданию. Первый автомобиль с охраной притормозил чуть левее, и впереди из одновременно распахнувшихся дверей высыпали охранники в штатском, все как один в сером, с характерно топорщащимися пиджаками. Второй остановился сзади. С десяток охранников немедленно образовали полукольцо, один открыл дверь королевского лимузина. Бог знает, почему после смерти короля личная охрана королевы была отдана на исполнение Королевскому армейскому артиллерийскому корпусу, но следовало отдать им должное — «артиллеристы» знали свое дело.

— Ваше Величество, позвольте.

— Благодарю.

Она покинула авто, слегка опираясь о непринужденно протянутую руку охранника. Остальные переместились как бы хаотично, но образовав живой коридор от машины к входу, двое открыли взявшиеся из ниоткуда зонтики и с самым непринужденным видом уставились в хмурое небо, не забывая оглядывать крыши окрестных домов и прикрывать зонтиками шествующую пару — Элизабет и сопровождающего.

Кто открыл тяжелую дверь темного дерева с латунной поковкой, Элизабет уже не видела, она полностью ушла в себя, повторяя как молитву слова, в которых искала твердости и уверенности.

«Сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, вам надлежит…» «Сэр Уинстон… вам…»

…

— Они приближаются, пять минут, не больше.

— Хорошо, — сказал Черчилль и, не прощаясь, положил трубку.

Итак, она все же решилась. Решилась и едет.

Вопрос в том, чего в этом решении больше, влияния известных лиц или собственной силы. Если первое, управляемый человек подчиняется тому, кто ближе, и всегда есть возможность заменить чужую волю своей. Если второе, одни аргументы всегда можно перебить другими. Беда в том, что это два разных разговора, и ему придется с первого взгляда, слова, жеста расшифровать, с чем она пришла, и соответственно построить весь дальнейший разговор.

Черчилль налил на два пальца коньяку и неспешно выпил. Мимолетно подумал, что многие и многие достойные люди вели здоровый образ жизни, отказывали себе в маленьких радостях, изнуряли воздержанием и тренировками. Но кто знает о них? Сколько из них умерло в расцвете лет и сил? А он в свои неполные семь десятков начинает и заканчивает ненормированный рабочий день с сигары и коньяка, ими же взбадривает себя в процессе и до сих пор жив, умеренно здоров и готов возлагать цветы на могилы политических трупов своих оппонентов.