Поцелуй под дождем - Лили Орландо

Вот если бы она попросила денег или чего-то ещё, тогда он бы понял. А так не понимал…

Но всё равно продолжал надеяться и несколько раз в день набирал уже выученный наизусть номер из телефонной книжки. Но ответ каждый раз был один и тот же: Вера для него недоступна.

А потом к нему в кабинет пришёл отец. Закрыл дверь на ключ, и Егор понял, что предстоит непростой разговор.

– Ты раскис из-за бабы, – сказал Илья Егорович Воинов, открывая бар и доставая бутылку коллекционного французского коньяка. – Если тебя кинули, это ещё не причина, чтобы забивать на работу и семью.

Егор молчал, наблюдая, как отец разливает коньяк в два бокала, а потом толкает один по полированной столешнице к нему. Илья Егорович посмотрел свой бокал на просвет и, удовлетворившись увиденным, сделал глоток, после чего одобрительно зажмурился.

– Хорошая штука, – похвалил напиток. – А ты – тряпка. Разрешаю сегодня взять выходной, напейся, отвлекись, поезжай в клуб, сними девочек, а завтра возвращайся с холодной головой и трезвым рассудком. И запомни – Воиновы никогда не стелились перед бабами.

Когда отец ушёл, Егор залпом выпил свой коньяк.

Он вдруг понял: Илья Егорович был прав. Он не должен раскисать из-за женщины, которой даже не нужен. И не полетит в Нью-Йорк, как собирался ещё утром, чтобы встретиться, посмотреть Вере в глаза и задать ей вопрос.

Теперь он всё понял. Вера ещё не была циничной продажной стервой, но собиралась ею стать. Вот только на пути стояла невинность. Ей нужен был мужчина, который поможет избавиться от преграды и научит получать удовольствие.

Вера и не собиралась с ним больше встречаться. Всё, ею сказанное, было ложью. Она воспользовалась им, точнее использовала, как презерватив, а потом выбросила в мусорное ведро.

В тот день Егор напился. Прямо там, в закрытом на ключ кабинете, там же и вырубился на кожаном диване. А утром выпил принесённую секретаршей таблетку аспирина, принял душ, переоделся и приступил к работе.

В тот день Егор стал другим человеком. Мужчиной, у которого больше не было сердца. А разбитые осколки полетели в ту же мусорку.

И вот теперь Вера сидел перед ним.

И Егор вдруг понял. Какой же он всё-таки дурак! С чего взял, что она искала его?

Это же Вера, та самая Вера – сестра Любы, которая прожужжала ему все уши её приездом. А он, идиот, даже не сложил два и два: Вера из Нью-Йорка. Вот точно идиот.

Егор усмехнулся, чувствуя горечь на языке.

Сейчас только этого ему и не хватало. Мало, что ли, навязанной невесты, так ещё и её сестра, когда-то разбившая ему сердце.

Так вот зачем она здесь. Чтобы повлиять на него? Любаша вызвала тяжёлую артиллерию? Но неужели они настолько глупы, раз подумали, что смогут давить на него той давней историей? И неужели Вера всё же стала такой законченной стервой?

Всё говорило об этом.

Егор уверился окончательно в этой мысли, когда Вера сделал вид, что не узнала его. Его захватил азарт, стало интересно, как сестрицы Артемьевы будут пытаться интриговать, заставляя его играть по своим правилам.

И Егор спросил, стараясь, чтобы голос звучал ровно, не выдавая охвативших его эмоций:

– Вера, надеюсь, вы погостите у нас подольше?

В своей комнате на свежайшем постельном белье с ароматом горной лаванды, на комфортном матрасе и удобной ортопедической подушке «с памятью» я всё же не могла уснуть.

Думала о нём.

Вспоминала прошедший вечер до мельчайших подробностей. Как Егор вошёл, как посмотрел, его взгляды, мимика, интонации. Я никак не могла понять: неужели он меня не узнал? Или всё же, как и я, притворился?

Отчего-то эта мысль меня смутила.

Нет, не то что бы я притворялась или хотела кого-то обмануть. Просто Егор не подал виду, что мы знакомы, поэтому и я промолчала. А что мне нужно было делать? Броситься ему на шею? Или сказать: «Привет, Егор, помнишь, меня? Я Вера, та самая фея, которую ты целовал под дождём четыре года назад. А потом лишил меня девственности. Ах, не помнишь? Ну тогда ладно».

Этот монолог окончательно лишил меня сна. Я отбросила одеяло и выскользнула из постели. Подошла к окну. На холме темнели деревья, разбитые дорожками и скамьями, белевшими в полумраке летней ночи.

Поддавшись соблазну, я открыла створку и выглянула в сад. Розы одуряюще пахли. Где-то невдалеке пел соловей. А может быть, кто-то ещё. В птицах я не слишком разбиралась. Но ночь была упоительна, это сложно отрицать.

Мне вдруг очень захотелось выйти наружу, пройтись по росе, чувствуя касание травинок босыми ступнями. Ощутить себя уездной барышней, о которых писал Пушкин. Встретить своего Берестова, влюбиться и выйти замуж, родить кучу детишек и разводить борзых.

А не вот это вот всё!

Егор снова заполнил мои мысли, как было когда-то. Четыре года назад. Я так старалась, столько усилий приложила, чтобы выбросить его из головы. И получается, всё зря? Все старания насмарку?

Он снова здесь. В моих мыслях.

Я забралась на широкий подоконник и обхватила руками колени. Ветерок был довольно прохладным, и скоро по коже побежали мурашки. Но я упрямо продолжала сидеть, надеясь, что сейчас хорошенько замёрзну, а потом закутаюсь в одеяло и быстро усну.

Надо было купить снотворного. Видела же в аэропорту аптеку. Но проблем со сном у меня не было, а предположить, что снова увижу Егора, я не могла.

Сидела долго, стараясь расслабиться, позволить своим мыслям растечься по парковым аллеям, заполнить скамьи, заползти на лужайки…

Но у меня не выходило. Всё равно, как только теряла концентрацию, возвращалась мыслями к нему.

Ладно, толку с этой медитации никакого, а замёрзла я уже достаточно.

Но только собралась слезать, как услышала голоса. Кто-то вышел на террасу, где мы ужинали. Я сразу узнала голос Егора и замерла. Вторым был его отец. И они говорили… О ком они говорили?

Неужели обо мне?

– Зачем ты пригласил её сюда? – голос Егора звучал раздражённо.

– Чтобы она могла побыть с сестрой, – а Илья Егорович, напротив, был спокоен и говорил расслабленно. – Тут они обе под присмотром. Ничего не натворят, и с Максом твоя Любушка не встретится и не сговорится.

Нет, они говорят о Любане, поняла я, как вдруг услышала:

– Она не моя…

– Теперь твоя.

– Зря ты это затеял, пап.

– Зря? Ты же не хочешь всё потерять? Или предлагаешь пристукнуть её и закопать в саду?

Я знаю, что подслушивать нехорошо. В детском доме за такое могли так оттаскать за уши, что те горели несколько часов. Но сейчас, мне казалось, от того, что я услышу, зависят наши с Любаней жизни.