Волчонок - Александра Анненская

Илюша стоял всех ближе к нему. Не дав мальчику опомниться, хозяин быстро запустил руку в его карман и – вытащил оттуда злополучный кусок бархата.

– Что я говорил… – мрачно усмехнулся Федор Семенович.

– Это ты украл мой бархат? Это ты вор? – приступал Карл Иванович к мальчику, совершенно растерявшемуся от этого неожиданного происшествия. – Я добрый человек, я тебя учил, я тебя никогда не бил, а это дурное дело! Фуй, какое дурное! Я буду посылать за твоей тетенькой и при ней буду наказывать тебя, хорошо наказывать, розгами! Фуй, мошенник, вор… Я буду тебя больно сечь, и ты будешь последний человек у меня… Фуй, негодный мальчишка, сейчас буду посылать за тетенькой!..

И он вышел из мастерской, а Илюша стоял неподвижно на месте с опущенной головой, как-то плохо понимая, что с ним случилось.

– Ильюшь! Ильюшь! – раздался из кухни голос хозяйки.

Мальчик машинально пошел на этот привычный зов.

– Ильюшь, вот пять копек, скорей молоко Карлуш… скорей… плачет… скорей.

Она всунула в руку мальчика пятак и, по своему обыкновению, выпроводила его за дверь толчком, чтобы заставить скорее исполнить свое поручение.

Только очутившись на улице, на свежем воздухе, мальчик очнулся и вполне понял все, что произошло в последние минуты.

Боже мой! Что же это такое? Он украл, хозяин посылает за его теткой; она придет, ей скажут, что он вор; она будет плакать, будет упрекать его, а хозяин при ней станет сечь его больно, должно быть, страшно больно сечь, и все называть вором и мошенником! А потом, как же он будет жить потом? Тетка не поверит, что ему было худо в мастерской, рассердится, не возьмет его… И каково будет ему, когда Карл Иванович станет обращаться с ним, как с последним человеком, – еще хуже, чем теперь!.. Проклятый бархат! И зачем прямо не спросили у него? Он сразу бы отдал. Разве он хотел красть? Господи!.. Тетка!.. Розги!.. Вор!.. И неужели нельзя спастись, сделать так, как будто ничего не было!?

Погруженный в свои печальные, тревожные мысли, он шел вперед быстрыми шагами; давно уже миновал он сливочную[5], из которой должен был принести молоко Карлуше, и только на повороте улицы опомнился. «Куда же это я? Куда я иду?» – с недоумением спрашивал он себя.

Он вспомнил, за чем его послали; ему показалось, что он ужасно промедлил, и живо представился ему резкий голос хозяйки и те полновесные пощечины, которыми она наградит его за это промедление. «Нет, не могу, не могу!» – прошептал он, и показалось ему, что этих пощечин, этой новой прибавки к своему несчастью он совсем не может вынести. «Но что же делать? Как избавиться от всего этого? Не возвращаться в мастерскую, бежать, спрятаться?»

Как только мысль эта пришла в голову Илюше, он почувствовал облегчение. Он не стал ни обдумывать, ни размышлять, он просто бросил молочник[6], который держал до сих пор в руках, и пустился со всех ног бежать, сам не зная куда.

Илюша бежал долго, сам не зная куда, сворачивая во всякую улицу, во всякий переулок, попадавшиеся ему на пути; он бежал до тех пор, пока силы окончательно не оставили его. Еле переводя дух от усталости, он прислонился к стене дома и испуганными глазами оглядывался кругом. Он очутился в узком, малолюдном переулке; ни с той, ни с другой стороны не видно было следов погони, которой он так боялся, и мальчик мог постоять несколько минут спокойно, отдохнуть, собраться с мыслями.

«Не надо так бежать, – решил он, когда понемногу пришел в себя, – устанешь очень, да, пожалуй, еще и городовой заметит да задержит. Лучше я пойду тихонько, буду оглядываться – не гонится ли кто-нибудь; да забреду куда-нибудь далеко, на Васильевский остров или на Петербургскую сторону – уж там немец меня не найдет».

И мальчик пошел более тихим шагом, но все-таки сам не зная, по каким он идет улицам и куда могут привести его эти улицы. Он боялся спрашивать у прохожих дорогу на Васильевский остров, чтобы кто-нибудь не стал расспрашивать его, откуда он и к кому идет. Он шел наугад и часа через три, измученный долгой ходьбой, очутился на берегу Невы. Ему почему-то казалось, что на другом берегу реки он будет в безопасности, что никакая погоня не последует за ним туда. Он перешел мост, сам не зная какой, и очутился в совершенно незнакомой для себя местности.

Тут дома были по большей части деревянные, народу встречалось мало. Он все продолжал идти и наконец забрел в совершенно пустынный переулок, по обе стороны которого тянулись длинные заборы, окружавшие не то какие-то сады или огороды, не то просто пустыри. Около одного из заборов была приделана низенькая, покосившаяся от времени скамейка. Илюша почти упал на нее; ноги его подкашивались, он чувствовал, что не может идти дальше. Да и зачем идти? Тут так тихо и, должно быть, так далеко от квартиры немца; тут совсем почти и не город; сюда, конечно, никто не придет искать его…

Хорошо бы только поесть чего-нибудь!.. Мальчик утром съел только кусок хлеба с солью, и после такой долгой ходьбы голод начинал сильно мучить его. Илюша припоминал кушанья, какие подавались за обедом в мастерской, и все эти тощие похлебки, мутные щи, сухие каши казались ему теперь необыкновенно заманчивыми. «Уж не вернуться ли?» – мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло, – он ни на минуту не остановился на этой мысли. Да и все мысли вообще стали как-то путаться в его голове… Он прилег на скамеечку, глаза его сами собой закрылись – и он заснул крепким спокойным сном.

Часа три проспал мальчик таким образом и проснулся от сильного холода, до костей пронизывавшего его. Для конца ноября погода стояла не холодная, и пока Илюша шел быстрыми шагами, куртка, в которую он был одет, вполне согревала его; но теперь ему было нестерпимо холодно. Зубы мальчика стучали как в лихорадке, он чувствовал во всем теле сильнейший озноб. Надо было идти, бежать – все равно куда, только бы согреться. А голод начинал мучить больше прежнего. На улицах смеркалось.

Куда же деться? Где укрыться на ночь, где найти кусок хлеба? Попробовать пойти к тетке? Ведь она добрая, она его любит… Добрая-то добрая, а ведь не заступалась, когда лакеи смеялись над ним, горничная дразнила его, – пожалуй, она и теперь не заступится, а отведет назад к хозяину…

Илюше живо представился рассказ рыжего мальчика, который также вздумал убежать от хозяина в первые месяцы ученья и которого родная мать вернула назад в мастерскую. «Пожалуйста, батюшка, – просила она хозяина, – примите его назад, да накажите хорошенько за этакое баловство, чтобы он в другой раз и подумать ни о чем таком не смел». И хозяин исполнил ее просьбу: он действительно так больно наказал мальчика, что тот прохворал целую неделю и навсегда потерял охоту убегать из мастерской.

«Нет, к тетке нельзя, – решил Илюша, – да и куда она меня денет?… На новом месте господа не позволят ей жить со мной… Пойти разве к дворнику Архипу – он хороший… А как он рассердился тогда за собаку – сечь хотел… Страшно… Хорошо, что тогда Петр Степанович вступился… К нему разве?»