Имаго - Юрий Никитин

В информационной войне резонанс общественного мнения можетдостигаться чисто формально с помощью удачных вербализаций, типа «Убей юсовца –спаси планету!», «За убийство юсовца – прощение всех грехов!», «Лучше под танк,чем под юсовца»… Это все мои придумки, я их запустил через Интернет, наследующий день их начали повторять по всему миру. Еще через два дня боевики РНЕначали их использовать, и, самое значительное открытие – количество терактоввозросло впятеро!

В средствах массмедиа появились поспешно написанные статьи,где умно и многословно доказывалась ложность этих девизов, но слово не воробей:вылетит в Интернет – уже не поймаешь, не удалишь, не сотрешь, не форматируешь.К тому же краткие лозунги, бьющие не в бровь, а в глаз, длинными разоблачениямине опровергнешь…

Понятно, дальше я не пошел. Силу свою проверил… хотя и такуверен, что могу перевернуть мир, ведь точку опоры уже нащупал, а ввязываться вбои местного значения… нет, это не по мне. Я могу выиграть намного больше.Намного.

Мир перевернулся, теперь сверху нависает его темная часть, асветлая оказалась внизу. Во тьме проступила желтая изогнутая полоска, похожаяна кожуру дыни. Оказывается, день сменился вечером, а тот незаметно перетек вночь. Все это время я бродил, выгранивая постулаты, о которых пока никому незаикаюсь. И все это время, как теперь смутно вспоминаю, в животе квакало,шебуршилось, а сейчас уже издохло, живот прилип к спине, а в голове отобезвоживания нарастает тупая боль.

Кривой месяц, печальный, как Пьеро, висит косо, непрочно.Его подбрасывают и раскачивают медленно ползущие со стороны Донбасса угольныетучи. Иногда в них поблескивает, это свет отражается от сколов антрацита.

К бровке вильнул автобус, притормозил, дверцы распахнулись.Я вспрыгнул на ступеньки, сказал спасибо и положил деньги перед водителем. Тотих вроде бы не заметил, но когда я ушел в салон и плюхнулся на сиденье,незаметным движением смахнул в ящик.

В черноте ночи небоскребы со зловеще-желтыми окнами выглядятстранно, словно силуэты, вырезанные из черного картона. Широкая лента шоссеразделена на две огненные реки: слева навстречу несется стремительный потокбелых огней, справа вместе с нами, но уже в противоположную сторону уходит рекакрасных габаритных фонарей.

Мобильник зазвонил так пронзительно, что водитель оглянулсяс недоумением. Я поспешно вытащил, гаркнул сердито:

– Алло?

– Бравлин, – послышался усталый голос шефа, –тебе заказан билет на утро. В четыре тридцать.

– Ни фига себе утро, – вырвалось у меня. –Что же тогда ночь? Кромешная, опричная?

– А ты что, сова?.. Вот и не ложись вовсе.

– А что случилось?

– Под Красноярском потерпел катастрофу самолет.Пассажирский. Туда уже вылетела бригада спасателей, а тебе можно не спеша…Отыщут черный ящик, ты должен быть там, засвидетельствовать. Теперь таковапроцедура, а то уже пишут всякое…

Я взмолился:

– Тогда хоть не так рано?.. Дневным самолетом?

– Бравлин, – сказал голос укоризненно, – тысовсем бесчувственный? Там же люди погибли!

Щелкнуло, я досадливо сунул мобильник в боковой карман, нелюблю держать на виду, не мальчишка и не «новый русский». Автобус подкатил костановке, водитель оглянулся, я кивнул, что, мол, схожу. Дверцы распахнулись,я вышел навстречу ночному воздуху. Между двумя двадцатиэтажными башнями,подсвеченными с улицы фонарями и фарами машин, чернеет жуткое звездное небо. Вдетстве я еще узнавал ковшик Большой Медведицы, серебристый кружок Венеры,красный уголек Марса, но в Москве небо редко бывает чистым, а смотрим на негоеще реже.

В лифте я нажал кнопку ниже «своей», меня без проблемдовезло до девятнадцатого, дальше я отправился по узкой пожарной, она жечерная, молодежная, бомжатник и еще какая-то – лестнице. Двенадцать ступенек,можно дальше, но я толкнул слева дверь, меня вынесло на огромный балкон.Посреди – роскошный белый стол, чем-то похожий на большой праздничный рояль,такой же блестящий, даже блистающий. Шесть легких пластиковых кресел, изящных,удобных, располагающих к неспешной беседе с распитием чая.

В нашем доме на каждом этаже по восемь квартир. Четыре поодну сторону лифта, четыре – по другую. Да не просто вот так сразу по сторонамлифта, а сперва надо одолеть длинный и широкий, как проспект Мира, коридор,потом поворот, и только там четыре двери. Еще дальше – отдельный узкий ход поступенькам до самого низа. На случай пожара или если вдруг оба лифта застрянут.Там же от черного хода на каждом этаже дверь на огромный общий балкон,рассчитанный на эти четыре квартиры.

Дом из-за этих балконов выглядит красиво, экзотично, какогромный ствол, поросший грибами. Часть жильцов ворчала, любое излишествоудораживает квартиры, кто на эти балконы будет ходить, в каждой квартире естьсвои, туда можно и в трусах, лучше бы метры добавили… да и коридоры зачем такиеагромадныя…

Но дом строили, когда разобщенность достигла такого уровня,что придумывались даже такие вот меры, полунасильственные, чтобы принудитьобщаться жильцов, хотя бы соседей по этажу. Конечно, все это с трескомпровалилось, гигантские балконы либо пусты и медленно загаживаются, либохозяйственные жильцы сразу поделили и заставили старой рухлядью.

И только у нас, в нашем кусте четырех квартир, на этомбалконе чисто, почти празднично. Сюда регулярно собираемся для чаепития иленивого перемывания костей всем, кого вспомним. Все в мире на энтузиастах, инаша тусовка не исключение: Майданов, мой сосед, с жаром принял идею, что всенаши беды от разобщенности, некоммуникабельности, и героически с нею бьется.Его жена, милейшая женщина, обеспечивает чаем, сахаром и вареньями, раньше дажепеченьем да сладкими сухариками снабжала только она, пока мы не разобрались чток чему и не начали покупать «в складчину», но это так называется, мы ж ненемцы, кто будет считаться, каждый покупал при любом заходе в супермаркетсухарики или печенье, так что Анна Павловна уже слезно умоляет хоть на времяостановиться, квартира-то не резиновая…

Если честно, всем нам недостает общения с себе подобными, нотолько сами не в состоянии шелохнуть и пальцем. Что-то мешает, но когда кто-тоорганизовывает, то мы принимаем участие. Правда, такая тусовка быстро утомляет,соседи-то разные, попьешь чайку, малость почешешь язык да уходишь, но на другойдень снова тянет пойти и хотя бы послушать, о чем там сплетничают, пообщаться. Своятусовка, что по интересам, конечно, лучше, но та обычно на другом конце города,а здесь только выйти за дверь квартиры…

Я на ходу провел пальцем по блестящей поверхности стола. Нипылинки, что значит – либо недавно чаевали, либо соберутся. Жаль, у меня вкармане билет в Тьмутаракань, даже хуже, ибо Тьмутаракань ближе, чем Сибирь, амне срочно лететь туда, это ж четыре часа только в салоне самолета…

Донеслись голоса, я быстро обогнул стол, толкнул другуюдверь и вышел на свою лестничную площадку. Дверь квартиры Майданова распахнута,оттуда неспешно и хозяйски выходят двое крупных мужчин в штатском. В штатском,но мощно повеяло скалозубовщиной в добротной помеси с пришибеевщиной. Обарослые, элитные, в безукоризненных костюмах. От обоих несет еще и мощными дезодорантами.За ними семенил Майданов, растерянный, красный, как переспелый помидор, аследом выглядывала его жена.