Погибель королей - Дженн Лайонс

– Парень, если бы ты пришел и сказал, что можешь опознать этот камень, то я бы точно знал, что он фальшивый. Я всегда подозревал, что цали встречается только в землях ванэ, но я же, в отличие от тебя, не ключ. Обычный человек предположит, что это алмаз[20]. По крайней мере, он такой же твердый[21].

– Алмаз? Такой большой? – удивленно спросил Грач.

– Да, да, да. И в Верхнем круге есть коллекционеры, которые не только купят подобный камень, но и не спросят, откуда он взялся. – Улыбка на лице Мягкобрюха на мгновение погасла: он понял, что сглупил: теперь мальчишка видит, насколько он взволнован, и знает, что этот камень – не простая безделушка для шлюхи. – Но это особые камни, за ними тянется след. Каждый камень уникален, у каждого своя история. Мне придется действовать осторожно.

– Как можно выяснить историю этого камня? – Грач улыбнулся и удивленно изогнул брови. Это подсказало Мягкобрюху, что он упустил все шансы купить камень за бесценок.

– Ну… Говорят, что эти камни – волшебные. У каждого своя аура и отметины. Удивительно, что ты сам этого не сообразил.

Грач моргнул и переступил с ноги на ногу.

– Наверное, не заметил.

– В общем, ванэ против того, чтобы мы, смертные, владели их камнями. И я ни за что не буду спрашивать у них, откуда им известно, что эти камни у нас. – Толстяк принял решение. – Я дам тебе две тысячи – за камни и все остальное.

Грач, похоже, произвел собственные подсчеты.

– Я хочу пять тысяч… тронов.

– Что? Ты спятил?

– На эту штуку у тебя уже есть покупатель, и ты продашь ее в десять раз дороже.

– Хм… Две с половиной тысячи, но только потому, что ты не потратишь эти деньги на вино и шлюх.

– Три тысячи, и я ничего не скажу об этой сделке Поясу.

Мягкобрюх усмехнулся.

– Ты учишься, ты учишься… Ладно, по рукам. Деньги пришлю, как обычно. – Скупщик краденого наклонился к мальчику: – Или… Заплачу шесть тысяч, если отдашь мне оба.

Грач уставился на Мягкобрюха.

– Что?

– Да брось, парень. Я помню тебя еще с тех пор, когда на голове был золотистый пушок, – как те побрякушки, которые Ворона выставляет напоказ, словно наживку для акул. Думаешь, я не обратил бы внимание на младенца, у которого на шее цали – камень ванэ? Я сказал твоей Вороне, что готов купить его. Она ответила, что камень не ее, представляешь? Чтобы Ворона упустила шанс заработать металл? Ну а теперь ты уже достаточно взрослый и сам можешь принимать решения, верно?

Грач стиснул зубы.

– Я не… Он не продается.

– Понимаю, ты хочешь позаботиться о своем старике. Я дам тебе пять тысяч за зеленый алмаз и еще пять за синий в золотой оправе, который сейчас на тебе. Тогда ты вытащишь твоего отца отсюда да еще и разбогатеешь.

Грач поднял руку и потрогал что-то на шее, под тканью рубашки.

– Почему так много?

– Камни ванэ редкие, и, если я все правильно понял, тот, что ты носишь, – древний. Пятнадцать тысяч. Больше тебе никто не даст. Ну же. Неужели безделушка, доставшаяся от мамочки, которая тебя бросила, стоит больше, чем шанс выбраться из этой адской дыры?

Подросток пристально посмотрел на него, и Мягкобрюх почему-то почувствовал себя неуютно. Во взгляде Грача было что-то неестественное, нездоровое. Этот взгляд заставил Мягкобрюха почувствовать себя маленьким и жалким.

«Может, те слухи оказались правдой?» – подумал Мягкобрюх.

– Мое ожерелье не продается, – повторил Грач. – За все остальное – пять тысяч тронов. Плату пришлешь как обычно. – Не сказав больше ни слова, он ушел.

Мягкобрюх выругался и посмотрел вслед Грачу. Он злился на себя за то, что позволил мальчишке перехитрить себя. В конце концов он вздохнул и стал накрывать свою картину, готовясь закрыть магазин. Вскоре он уже напевал какую-то песенку.

У него есть камень цали, и у него есть покупатель. О да, у него есть покупатель, еще какой! Он знал человека, который прочесал всю столицу в поисках украшений ванэ и готов платить за них любые деньги. Предложение Мягкобрюха его заинтересует.

Очень заинтересует.

Рядом с аукционным домом посреди улицы стояла приземистая карета, похожая на гнилую тыкву. Сходство усиливалось от того, что она была покрыта черной эмалью, и металлические детали ее были того же цвета. С нижней части ее черной рамы, словно юбка, свисала длинная черная бахрома. На козлах сидела фигура в черном (вероятно, Калиндра), держа в руках поводья. Карета была запряжена четверкой больших лошадей.

Тоже черных.

– Вам этот цвет не надоедает? – спросил я.

– Залезай, – приказал Тераэт.

Сопротивляться было бессмысленно. Я сел в карету. Тераэт помог своей матери последовать за мной, а затем забрался в карету сам.

– Я думал, что вторая женщина будет…

– Всем плевать, что ты там думаешь, – отрезал Тераэт.

К моему лицу прилила кровь.

Полгода назад я бы что-нибудь сделал, что-нибудь сказал. Я бы ранил его – или словами, или клинком, но полгода назад… да что там, еще две недели назад… тьфу. Я увидел серебряного сокола и цепочку на его запястье. Пока у него мой гаэш, он может говорить все, что ему заблагорассудится, и отдавать мне любые приказы.

Затем произошло нечто удивительное: Тераэт открыл дверцу в полу кареты и развернул веревочную лестницу.

– Спускайся, – приказал он.

Я не стал спорить. Оказалось, что карета стоит над люком древней, но еще действующей канализации. Короткий тоннель уходил прямо вниз; к одной из его стенок была приделана лестница. Люк был открыт, поэтому путь для отхода был в полном нашем распоряжении.

Только по звукам, которые издавали руки и ноги при соприкосновении со ступеньками, я понял, что Тераэт следует за мной. Кто-то закрыл над нами люк, а затем я услышал резкое цоканье копыт – возница в черном поехал на карете прочь.

Я не знаю, сколько времени я спускался и куда мы направились, как только достигли дна. Пока мои глаза привыкали к чернильной темноте тоннелей канализации, единственным действующим чувством было обоняние. Вонь стояла такая, что я едва сдерживал рвотные позывы. Умение приподнять Первую завесу мне бы здесь не помогло: размытые ауры не помешали бы мне споткнуться о ветку и упасть лицом в гниющие отбросы, которые медленно проплывали мимо.

Тераэт касался меня, указывая, когда нужно свернуть.

Тоннель расширился, и я обнаружил, что могу в нем стоять. Здесь лишайник светился в темноте, отбрасывая отблески на отвратительные стены. Читать при таком свете я бы не смог, но он позволял ориентироваться.