Гарем до и после Хюррем - Николай Непомнящий

После восшествия Сулеймана на трон молодой человек был назначен на пост старшего сокольничего, затем последовательно занимал ряд постов в имперских покоях. Ибрагим сумел установить со своим хозяином необычайно дружественные отношения, ночевал в апартаментах Сулеймана, обедал с ним за одним столом, делил с ним досуг, обменивался с ним записками через немых слуг.

Сулейман, замкнутый по натуре, молчаливый и склонный к проявлениям меланхолии, нуждался именно в таком доверительном общении. Под его покровительством Ибрагим был обвенчан с подчеркнутой помпой и великолепием с девушкой по имени Хатидже, которую считали одной из сестер султана.

Его восхождение к власти было на самом деле настолько стремительным, что вызвало у самого Ибрагима некоторую тревогу. Будучи прекрасно осведомленным о взлетах и падениях придворных, Ибрагим однажды зашел настолько далеко, что стал умолять Сулеймана не ставить его на слишком высокий пост, поскольку падение будет для него крахом. В ответ, как утверждают, Сулейман похвалил за скромность своего фаворита и поклялся, что Ибрагим не будет предан смерти, пока он правит, независимо от того, какие обвинения могут быть выдвинуть против него. Но, как справедливо заметит историк следующего века, «положение королей, которые являются людьми и подвержены переменам, и положение фаворитов, которые горды и неблагодарны, заставит Сулеймана не выполнить свое обещание, и Ибрагим потеряет свою веру и лояльность».

Первая военная кампания в Персии ознаменовала собой падение Ибрагима, который служил султану в качестве великого визиря на протяжении тринадцати лет и теперь был командующим его действующими армиями. За эти годы Ибрагим не мог не приобрести врагов среди тех, кто ненавидел его за быстрое вхождение во власть, за чрезмерное влияние и вытекающее из этих обстоятельств феноменальное богатство. Были и те, кто ненавидел его за христианские пристрастия и неуважение к чувствам мусульман. В Персии он, очевидно, превысил свои полномочия. После захвата Тебриза перед прибытием Сулеймана он позволил присвоить себе титул султана, добавив его к титулу сераскера, или главнокомандующего. Ему нравилось, когда к нему обращались как к султану Ибрагиму. В этих краях подобное обращение было достаточно привычным стилем, обычно применимым в обращении к малозначительным племенным вождям курдов.

Случилось так, что Ибрагима во время этой кампании сопровождал его старинный личный враг, старый и мудрый Искандер Челеби, дефтердар, или главный казначей, который возражал против использования Ибрагимом данного титула и пытался убедить его отказаться от него.

Результатом стала ссора между двумя мужами, превратившаяся в войну не на жизнь, а на смерть. Она закончилась унижением Искандера, обвиненного в интригах против султана и злоупотреблении общественными деньгами, и его смертью на виселице. Перед казнью Искандер попросил дать ему перо и бумагу и в письменном виде обвинил самого Ибрагима в заговоре против своего господина.

Поскольку это было его предсмертное слово, то, согласно Священному Писанию мусульман, султан поверил в виновность Ибрагима. Его убежденность в этом была подкреплена, следуя турецким хроникам, сновидением, в котором султану явился мертвец с нимбом вокруг головы и попытался удушить его. Несомненное воздействие на султана оказывалось также в гареме его новой и амбициозной наложницей русско-украинского происхождения, которую давно уже звали на турецкий манер Хюррем. Она ревновала султана к визирю. К тому же Ибрагим всячески поддерживал молодого наместника и претендента на престол Мустафу (сына Махидевран), а Хюррем продвигала к престолу своих детей.

В любом случае Сулейман решил действовать скрытно и быстро. Однажды вечером по возвращении весной 1536 года Ибрагим-паша был приглашен поужинать с султаном в его апартаментах в большом серале, остаться после ужина и, согласно его привычке, заночевать. На следующее утро его труп был обнаружен у ворот сераля со следами удушья. Лошадь под черной попоной увезла тело прочь, и оно было сразу же захоронено в монастыре дервишей в Галате, без какого-либо камня, отмечавшего могилу. Огромное богатство, как это было принято в случае смерти великого визиря, было конфисковано и отошло к короне. Так сбылись предчувствия, которые Ибрагим высказал в начале своей карьеры, умоляя Сулеймана не возносить его слишком высоко, предполагая, что это обусловит его падение.

Все вышло так, как он предвидел! (Мы еще вернемся к судьбе Ибрагима, когда будем говорить подробнее о Хюррем.)

После смерти Хюррем султан замкнулся в себе, чаще оставаясь один, наедине с мыслями. Даже успехи на военном и дипломатическом поприще перестали трогать его. Когда Пиале-паша вернулся с флотом в Стамбул после своих исторических побед в Триполи, которые утвердили исламское господство над Центральным Средиземноморьем, «те, кто видел лицо Сулеймана в этот час триумфа, не могли обнаружить на нем и малейших следов радости. Выражение его лица оставалось неизменным, его жесткие черты не утратили ничего из их привычной мрачности… все торжества и аплодисменты этого дня не вызвали у него ни единого признака удовлетворения». Так писал Бусбек, отмечая необычайную бледность лица султана — возможно, из-за какого-то скрытого недуга, — и тот факт, что, когда в Стамбул приезжали послы, он прятал эту бледность «под румянами, полагая, что иностранные державы будут больше бояться его, если будут думать, что он силен и хорошо себя чувствует… Его высочество на протяжении многих месяцев года был очень слаб телом и близок к смерти, страдая водянкой, с распухшими ногами, отсутствием аппетита и опухшим лицом очень нехорошего цвета. В прошлом месяце, марте, с ним случилось четыре или пять обмороков и после этого еще один, во время которого ухаживающие за ним сомневались, жив он или мертв, и едва ли ожидали, что он сможет оправиться от них. Согласно общему мнению, его смерть уже близка».

Из книги лорда Кинросса

«Расцвет и упадок Османской империи

По мере того как Сулейман старел, он становился все более подозрительным. «Он любил, — пишет Бусбек, — наслаждаться, слушая хор мальчиков, которые пели и играли для него; но этому пришел конец из-за вмешательства некоей пророчицы (то есть некоей старухи, известной своей святостью), которая заявила, что в будущем его ждет кара, если он не откажется от этого развлечения». В результате инструменты были сломаны и преданы огню… Он стал есть, пользуясь фаянсовой посудой вместо серебряной, более того, запретил ввоз в город любого вина — потребление которого было запрещено пророком. Когда немусульманские общины стали возражать, доказывая, что столь резкая перемена диеты вызовет болезни или даже смерть в их среде, диван настолько смягчился, что позволил им получать недельную порцию, выгружаемую на берег у Морских Ворот».

Но унижение султана в морской операции на Мальте вряд ли можно было уравновесить аскетическими опытами. Независимо от возраста и плохого состояния здоровья, Сулейман, проведший свою жизнь в войнах, мог спасти свою уязвленную гордость только еще одной, заключительной победоносной кампанией, чтобы доказать непобедимость турецкого воина. Вначале он поклялся лично захватить Мальту следующей весной. Теперь вместо этого он решил вернуться на привычный для себя театр военных действий — сушу. Он пошел бы еще раз против Венгрии и Австрии, где преемник Фердинанда из Габсбургов, Максимилиан II, не только не хотел выплачивать причитающуюся с него дань, но и предпринимал набеги на Венгрию. В случае с Венгрией султан все еще горел желанием отомстить за отпор, полученный под Сигетваром и Эгером.