Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили

со своим господином, он обнаружил в кармане трехрублевый билет. Быковский пренебрег предостережениями других работников (обоего пола) относительно «греховных» поступков хозяина. Крестьянин Михаил Ушаков, нанятый в кучера, признал, что он занимался сексом как с господином, так и с госпожой. В 1887 году он постоянно получал предложения от Константина Казакова, и, хотя отказался позволить хозяину заняться с ним анальным сексом, однажды они имели сношение. Хозяин взял член Ушакова (в свидетельствах указан как «хуй») и вставил его себе между ягодицами. И муж, и жена платили кучеру от трех до пяти рублей за секс. Ушакова уволили, когда оказалось, что Анна Казакова беременна от него.[106] Воистину «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Подобные показания свидетельствуют, что по крайней мере некоторые крестьяне с неодобрением относились к «греху» барина с мужиками. Остальные же исповедовали другую мораль. Быковский и Ушаков могли списать «грех» на пьянство и даже нажиться на нем.

В городских мастерских наделенные властью мужчины сексуально домогались юношей или насиловали их. Медведев писал, что он постоянно мастурбировал с кем-то из своих домашних – «мальчиком» восемнадцати лет, учеником или слугой: «Но зачем я приучаю молодого мальчика (но, впрочем, развитого)? <…> Три раза еще на прежней квартире я имел с ним сладострастное сношение взаимного онанизма, он немножко робеет, но, кажется, ему тоже приятно, <…> по моему желанию удовлетворял меня»[107]. Медведев успокаивал свои религиозные терзания тем, что его молодой партнер получал удовольствие от их свиданий и, кроме того, был уже достаточно взрослым, чтобы отдавать себе отчет в своих желаниях. Судебные документы об изнасилованиях мужчин свидетельствуют о подобных, если не более зловещих, картинах. В одной из московских мастерских мастеровой Решетников 26 лет был печально известен половыми домогательствами своих учеников-мальчиков, однако его разоблачение в 1892 году скорее вызвало смех, нежели покрыло его позором[108]. В том же году перед судом предстал пекарь Челноков, чьи половые сношения с его учениками навлекли гнев московских филантропов[109]. Педагогические отношения, частные и безнадзорные, были традиционной колыбелью для подобных совращений несовершеннолетних. В 1881 году пострадавший от сексуального принуждения со стороны пятидесятипятилетнего наставника объяснял суду: «Я недавно приехал в Петербург из деревни и, не зная здешних порядков, не жаловался, потому думал, что здесь так делается у всех хозяев»[110].

Аналогичная ситуация сложилась и в условиях духовного обучения и наставничества, которые тоже иногда сопровождались однополой эротической активностью, в некоторых случаях весьма продолжительной по времени. В 1919 году в Москве состоялся суд над епископом Палладием, обвиненным в «растлении мальчика и противоестественном пороке (педерастии)». Суд пролил свет не только на тайную сторону отношений этого духовного пастыря с четырнадцатилетним послушником, но и на другие подобные эпизоды, имевшие место в прошлом[111]. Монастырская традиция являла искушение к однополым отношениям, которые могли развиться из подобного типа отношений между наставником и молодым послушником. В текстах церковных епитимий и монастырской практике молодые послушники представлялись как источник сладострастного желания у взрослых монахов[112]. Обычай и жесткие порядки монастырского уклада создавали целую надзорную сеть, в которой любые материальные и пространственные аспекты семинарской и монастырской жизни, которые могли породить чувственность, находились под строгим контролем. Устав требовал, чтобы члены общины пристально следили за теми, кто с кем живет в келье, проверяли, запираются ли двери, когда братья остаются в келье наедине, и пособляют ли молодые братья старшим раздеваться и омываться[113]. Духовную карьеру Палладий начал инспектором семинарии в Москве. Продолжил он ее в Саратове, где должен был следить за бытом и нравственностью подростков-семинаристов. Инспекторы наблюдали за старшими мальчиками и юношами, поселившимися за пределами семинарии в частном секторе, где было сложнее контролировать соблазн, исходящий от алкоголя, табака и запрещенного секса[114]. В ходе расследования прошлого этого епископа было выявлено несколько юношей и два взрослых монаха, чья духовная карьера началась в последние годы царизма при помощи Палладия[115]. Подобные патрон-клиентские отношения вполне соответствовали широко распространенной модели традиционного взаимного мужского эроса[116].

Уже с начала XVII века русская баня являлась, вероятно, еще одним местом, где имели место традиционные половые отношения между мужчинами. Здесь, как и в других вышеупомянутых контекстах, старшие и более богатые мужчины являли власть над молодыми. В конце XIX столетия медицинский дискурс идентифицировал бани как одно из главных мест мужской проституции в российских городах[117]. Первые торговые бани появились в Москве в середине XVII века, в них государством было установлено раздельное мытье для мужчин и женщин[118]. Источники расходятся во мнении относительно того, насколько строго соблюдалось это разграничение и являлись ли бани десексуализированным местом в русской культуре[119]. Определенно, раздельные парильни для мужчин и женщин создавали гомосоциальную атмосферу и способствовали тому, что впоследствии в банях развилась мужская проституция. На миниатюре XVII века изображены пришедшие в баню бородатые мужчины в окружении обслуживающих их четырех безбородых юнцов (ил. 1). Один юноша в подштанниках стаскивает сапоги у посетителя, другой, также в подштанниках, черпает воду из колодца. Третий, уже нагишом, обдает водой камни на печи, чтобы поддать пару. В это время четвертый, тоже безо всякой одежды, хлещет веником бородатого любителя попариться, который лежит голый спиной на скамье. Хотя на миниатюре нет и намека на сексуальные действия, отсутствие растительности на лицах банщиков свидетельствует об их подчиненном положении. В XV веке Митрополит Даниил и в XVII веке протопоп Аввакум осуждали мужчин, бреющих бороду, поскольку гладкостью лиц они походили на женщин и тем самым как бы приглашали к мужеложству[120]. С развитием в XVIII веке коммерческих отношений молодые люди, возможно, стали стремиться устроиться в городские бани. В 1745 году несколько шестнадцатилетних крестьянских парней, задержанных при въезде в Москву, заявили, что ехали устраиваться на работу в торговые бани[121]. К концу царской эпохи штат бань формировался преимущественно из мужчин (и кое-где из женщин), которые приезжали в город на заработки из одних и тех же мест (землячеств)[122]. Возможно, городские бани, обслуживаемые безбородыми юнцами, служили местами взаимных мужских половых отношений задолго до того, как это было документально зафиксировано в XIX столетии.

Мужчины-банщики, готовые обслужить мужскую клиентуру в том числе и сексуально, упоминаются в ряде источников 1860–1880-х годов. Павел Медведев писал о том, как в 1861 году он с приятелем посетил какую-то московскую баню, где их поджидали «онанизм и кулизм» (анальное сношение)[123]. Упоминания о банной мужской секс-торговле в Москве в судебных текстах или документах окружного суда немногочисленны, но