Рыцарь пустыни, или Путь духа - Генри Райдер Хаггард

Теперь лорд Дэвен жил на Гровнер-сквер. Похоже, даже в умах самых прогрессивных современных агностиков обитают древние суеверия. Вероятно, подобно тому, как африканский дикарь сжигает хижину, в которой кто-то умер, и строит себе новую, точно такое же чувство вынудило лорда Дэвена после трагической смерти первой жены продать дом на Портленд-Плейс, причем гораздо дешевле его реальной стоимости, и купить себе новый. Хотя справедливости ради следует добавить, что в документах в качестве причины продажи дома он назвал состояние канализационных труб. Как бы то ни было, леди Дэвен «Номер Два» никогда не спала в спальне леди Дэвен «Номер Один», где та наложила на себя руки.

Ровно в 10: 46 Эдит расплатилась с кэбменом на широких ступенях особняка на Гровнер-сквер.

– Лорд Дэвен у себя? – спросила она у дворецкого, того же самого молчаливого брюнета, который занимал эту должность еще в доме на Портленд-Плейс.

– Да, мисс Бонниторн, – учтиво ответил тот. – Я только что чистил его шляпу, – и он с сомнением посмотрел на часы.

– Проведите меня к нему, Тэлбот, он желает меня видеть, – сказала она, на что Тэлбот ответил кивком.

Хотя никаких указаний на этот счет он не получал, он давно понял, что желания мисс Бонниторн в этом доме принято выполнять.

Спустя несколько секунд она уже входила в библиотеку, расположенную позади столовой. В самом ее конце, возле окна, сидя за изящным письменным столиком, ее ждал лорд Дэвен, который в данный момент был занят тем, что запечатывал какое-то письмо.

– А, моя дорогая Эдит! – произнес он решительным, четким голосом, когда она медленно подошла к нему. – Вы едва не опоздали. Еще полминуты, и вы бы уже не застали меня.

– Порой полминуты равны целому веку, – ответила она. – За полминуты может многое произойти, кузен Джордж. Например, кто-то может умереть.

– Да, – согласился Дэвен, – или родиться, что еще хуже, или совершить убийство, или дать согласие на брак, или, как вы только что справедливо заметили, сделать очень многое. Жизнь состоит из половинок минут, не так ли, и, как правило, все они плохи. – С этими словами он посмотрел на нее и улыбнулся своей характерной улыбкой, которая, похоже, никогда не покидала его губ.

Приятные по натуре люди обычно улыбаются глазами, другие, иной закваски, словно собака, одними губами, что придает их разнообразному выражению внутренней удовлетворенности легкую саркастическую окраску.

С тех пор как мы в последний раз видели его, лорд Дэвен сильно изменился. Белокурые волосы тронула седина, заостренная бородка тоже стала совсем седой. Морщины на лице сделались резче и глубже, и даже в плохо освещенной библиотеке под его быстрыми, подвижными глазами были заметны «гусиные лапки», линии мелких морщинок. Возраст наложил на него печать, хотя ему было всего шестьдесят три года.

Кроме того, он в известной мере утратил былую надменность, а его железная воля и решительность, похоже, тоже ослабли. Порой он колебался и пытался понять другую сторону в споре, был менее уверен в фактах и менее решителен в применении их к своим частным делам.

– У вас усталый вид, – сказала Эдит, когда он поднялся из-за стола, чтобы поцеловать ее прохладную, розовую щеку.

– О да, еще как! – воскликнул он и, издав нечто похожее на стон, вновь опустился в кресло. – Разве вы не устали бы на моем месте, если не смыкали глаз три ночи подряд? Эдит, я не могу спать, и не знаю, чем все это закончится. Честное слово, не знаю.

Она с беспокойством посмотрела на него, ибо их, несмотря на разницу в поле и возрасте, связывали прочные узы взаимной симпатии, и она искренне расстроилась по поводу его нездоровья.

– О, мне право жаль, – мягко сказала она. – Бессонница – ужасная вещь. Но вы берегите себя, избегайте волнения, и она пройдет.

– Да, – мрачно отозвался лорд Дэвен, – она пройдет, потому что сегодня вечером я точно приму снотворное. Я всегда принимаю его через три ночи на четвертую, хотя и ненавижу это делать.

– Эти лекарства порой ведут к несчастным случаям, кузен Джордж, – ответила Эдит, притворившись, будто рассеянно водит зонтиком по цветочному узору на ковре, но на самом деле пристально следя за его лицом из-под длинных опущенных ресниц.

– Да, порой они ведут к несчастным случаям, – повторил он вслед за ней. – Кому это знать, как не мне. С другой стороны, несчастные случаи порой бывают весьма кстати. Скажу больше, хотя вам, Эдит, жизнь все еще кажется весьма приятной, другие могут думать иначе.

– Только не вы, кузен Джордж, с вашим положением в обществе и богатством.

– Я уже немолод, Эдит, и потому знаю, что положение и богатство, которые вы оцениваете столь высоко, не всегда означают счастье, и даже удовлетворенность. В конце концов, кто я такой? Богатый пэр, при имени которого немолодые женщины и священнослужители, сами не зная почему, обращают свой взор к небу, и которого боятся мужчины, а все потому, что я привык говорить резкости – иными словами, один из толпы богатых пэров, только и всего. Что до моей личной жизни, то мне все неинтересно. Я, как тот римский император, не могу найти себе новое увлечение. Даже скачки и высокие ставки наводят на меня скуку. Дома же – вы сами знаете, как обстоят дела. Скажем так, я не первый мужчина, который, купив корову, обнаружил, что у нее есть рога и она не только бодается, но и громко мычит.

Эдит улыбнулась: ей понравилось его сравнение.

– Как вы знаете, такова моя единственная надежда, – продолжил он почти безучастно, – а если нет, вы уже достаточно взрослая и имеете мозги, чтобы понять. Я хотел иметь сыновей от спокойной, надежной родительницы, сыновей, которые бы нашли достойное применение всем этим богатствам и титулам, чего я сам уже никогда не сделаю, ибо слишком поздно. Мужчин, которые бы несли дальше достойное имя и совершали достойные дела, а не как я когда-то, прожигали зря свою молодость в погоне за удовольствиями, или тем, что я принимал за удовольствия; чтобы они не растрачивали свои лучшие годы на безделье и пустые увлечения, которые никуда не ведут, не стремились к ненужному обогащению, чтобы не провести свою старость в сожалениях и тревогах. Я хотел сыновей. Это была моя единственная мечта, но… – он помахал в воздухе рукой, – где они, мои сыновья?

Эдит знала: в том, что касается его интересов, лорд Дэвен – человек твердый, даже жестокий, в том смысле, в каком обычно понимают это слово, как например его понимала миссис Уллершоу. Например, он любил отпускать язвительные шутки по поводу смертной природы человека и других устоявшихся идей и открыто насмехался над любой формой религии. И все же в этот момент было в его настроении нечто жалкое, даже трагичное, что даже ее сердце, хотя оно и не отличалось мягкостью, заныло, сочувствуя ему.

Эдит прекрасно видела: его холодная, основанная на расчете, система жизни окончательно сломалась, он был крайне несчастен, а если честно, то потерпел полное фиаско. И хотя, как он частенько утверждал, за внешним, видимым миром, частью которого являются наше тело и мозг, ничего нет, это ничто было для него, человека сильного, невыносимо. Над ним одержала победу некая тень, и, по крайней мере, эффект этой тени был очень даже реальным и ощутимым, – то, что некоторые люди называют судьбой, а другие Дланью Господней.