Ваниль и шоколад - Звева Казати Модиньяни

– Но ведь раньше женщины не сочиняли оперные либретто? – полюбопытствовала Пенелопа.

– Боюсь, что нет. Но дело тут не в отсутствии таланта, просто раньше считалось, что это не женское дело.

Беседу на волнующую Пенелопу тему прервала мать. Ирена пришла за дочерью. Неожиданно бабушке стало плохо, и пришлось вызывать «Скорую».

Приехали медики, чтобы забрать Диомиру в больницу. Ирена поехала с ней, а Пенелопа осталась дома дожидаться новостей. Ее мать вернулась, когда уже стемнело. Она плакала.

– Твоей бабушке очень плохо. Врачи опасаются за ее жизнь, – проговорила она сквозь слезы.

Пенелопа любила бабушку. Каждый день она садилась на велосипед и ездила проведать ее в маленькую, но чистую местную больницу. Лицо бабушки было скрыто под кислородной маской, во рту был зонд для искусственного питания. Диомира была в полудреме или в забытьи. Пенелопа сидела у кровати и ласково гладила старую женщину по волосам в надежде, что ее любовь поможет бабушке выздороветь.

Но дни шли, а никаких улучшений не намечалось. Отец приехал из Милана на выходные. Пенелопа слышала, как родители шепотом совещаются за закрытой дверью своей спальни. Потом отец повысил голос:

– Ты же не хочешь, чтобы она умирала на больничной койке!

Мать ответила что-то так тихо, что Пенелопа не расслышала. Потом снова заговорил отец.

– Наймем ночную сиделку. Она так много для нас сделала, теперь наша очередь сделать что-нибудь для нее.

Бабушку перевезли домой. Еще неделю она провела без сознания. Пришел священник для последнего причастия. Пенелопа продолжала преданно молиться об исцелении. И однажды на рассвете по всему дому раздался хриплый голос бабушки. Пенелопа и Ирена со всех ног бросились в ее комнату. Ночная сиделка безуспешно старалась ее успокоить.

– Я хочу кофе! – шумела Диомира. – Чтобы был крепкий и сладкий, как я люблю.

– Я сейчас приготовлю, бабушка, – изумленно ответила внучка.

– Пепе, быстро позвони врачу, скажи, чтобы пришел осмотреть бабушку. Скажи, что ей стало лучше! – крикнула ей мать с верхней площадки лестницы.

Вдвоем с сиделкой Ирена сумела поднять Диомиру на ноги, вымыть ее и переодеть в свежую ночную рубашку. Все это время бабушка не переставала ворчать.

– Стоило мне прихворнуть, а вы и рады! Ты посмотри, во что превратились мои волосы! Над губой – вон, полюбуйся! – усы отросли! Колются, как проволока! А ногти? И никому дела нет! Хоть бы лаком покрыли!

Вернулась прежняя Диомира. Она с наслаждением выпила кофе, поглядывая вокруг с лукавой улыбкой.

– Чудо! Чудо! – не умолкая, твердила сиделка.

– Да какое там чудо! – раздраженно воскликнула бабушка. – Просто я решила отдохнуть от всех своих дел. Вон на дворе уже белый день, а я все еще в спальне. Я хочу спуститься в гостиную.

Она откинула одеяло и потребовала свой халат. Ноги не держали ее, но Ирене и сиделке не удавалось ее отговорить.

– Не этот. Хочу тот – голубой, атласный, – заупрямилась Диомира.

Никогда в жизни Пенелопа не чувствовала себя такой счастливой. Она помогала матери и сиделке поддерживать бабушку, пока та с трудом спускалась по ступенькам, на ходу отдавая распоряжения.

– Позвоните парикмахеру. На обед приготовьте густую уху. Включите вентилятор, здесь слишком душно.

Ирена на каждом шагу повторяла:

– Хорошо, мама. Ладно, мама. Конечно, мама.

Они пересекли порог гостиной. Диомира потребовала кресло с прямой спинкой. Ей подложили подушку под голову, то и дело клонившуюся назад.

– Вот так-то лучше, – облегченно вздохнула Диомира, но тут же повернулась к дочери. – Я хочу поговорить со своей внучкой с глазу на глаз. А вы обе выйдите отсюда и закройте дверь. – Она с довольным видом огляделась по сторонам и улыбнулась Пенелопе. – На самом деле мне вовсе не так хорошо, как кажется, – призналась бабушка. – Но больной имеет право покапризничать. Надо будет заново обить мою гостиную, – заметила она, оглядывая вытертый и потускневший шелк. – А теперь, детка, сделай мне одолжение, – старуха заговорщически понизила голос. – Открой вон тот ящичек под этажеркой. Там сигареты и спички.

– Бабушка! У тебя же было воспаление легких. Ты же не хочешь…

– Молчи и делай, что велят. Вот так, умница. Дай-ка мне сигаретку. Раскури сама, будь добра. И открой окно настежь. Если твоя мать заметит – обязательно устроит скандал.

Пенелопа сунула ей в рот сигарету, и Диомира затянулась дымом. На ее лице появилась блаженная улыбка.

– Je suis soulagée,[6]– сказала она.

А потом бабушка опустила голову на грудь и уснула навеки в своем любимом кресле работы великого мастера Чиппендейла.

Бабушка Диомира лежала в гробу, обитом белым атласом со строчкой из золотых нитей. Ее обрядили в бордовое платье, украшенное кружевным плетением макраме, в то самое, в котором она когда-то была в театре «Бончи» в Чезене на премьере «Риголетто». Ирена вложила ей в пальцы четки, купленные второпях в ближайшем ювелирном магазине. Бусинки были темно-красного цвета, как раз под стать платью.

Улучив минутку, когда никто ее не видел, Пенелопа вытащила из ящичка под этажеркой пачку сигарет и спички и спрятала их в гроб.

– Вдруг тебе там захочется покурить, – шепнула она на ухо бабушке, не сомневаясь, что такая забота придется ей по душе.

Известие о смерти Диомиры Гуалтьери мгновенно облетело весь город, и в дом потянулись люди всех возрастов и сословий. Первым явился учитель Бриганти.

– Дорогая Ирена, я пришел выразить вам свои соболезнования, – шепотом проговорил профессор.

– Спасибо, дорогой друг. Если хотите видеть маму… – Ирена жестом указала в глубь гостиной, где диван, кресла и стулья были расставлены у стены.

Пенелопа хлопотала в кухне вместе с Сандриной Дзоффоли и ее матерью, предложившими ей свою помощь.

Приехал Мими Пеннизи. Обняв жену и дочь, он разрыдался как ребенок. Он был привязан к своей чудаковатой теще, которая всегда относилась к нему с особой нежностью.

Это был длинный и грустный день. Ирена обошла все соседние дома, одалживая вазы для многочисленных букетов. К вечеру гостиная превратилась в цветочную теплицу.

Профессор Бриганти вернулся поздним вечером и предложил себя для ночного бдения. К нему присоединился отец Сандрины. Семейный врач, пришедший с визитом, сделал Ирене укол снотворного и отослал ее спать.

– Я спать не буду, – объявила Пенелопа. – Я буду тосковать по бабушке, – призналась она со вздохом. – Но до завтрашнего дня она еще с нами.