Один счастливый случай, или Бобруйские жизнелюбы - Борис Шапиро-Тулин

Тетя Люба знала, как уберечься от ядерного или нейтронного оружия. Ей нестрашны были также вакуумные, шариковые и кассетные бомбы, не говоря уже об обычных противопехотных минах. Ведь тетя Люба собралась жить долго.

Но однажды приемник замолчал. Несмотря на новые батарейки и унизительные к нему просьбы, он не издал ни звука. Тетя Люба отнесла его в мастерскую. Ей сказали, что необходима замена какого-то блока, но блок этот уже давно не выпускают, а потому его можно будет достать только через неделю.

Эта неделя превратилась для тети Любы в кошмар.

По ночам, надев поверх ночной сорочки старое драповое пальто, пропитанное парафином, она по шатающейся лестнице забиралась на крышу и вглядывалась в темное небо. Ей казалось, что она сумеет различить среди ночных шорохов шум приближающейся ракеты. Тете Любе это было необходимо, ведь она собралась выжить даже в самой страшной ядерной войне. Но не ради себя. Нет, ради себя она бы не решилась на подобное испытание. Все ради них, ради тех, кто уже умер. Потому что если живые не сумеют защитить себя, то кто же тогда сумеет защитить тех, кто навсегда нашел покой под сенью кладбищенских деревьев.

Кто придет после того, что случится, на их могилы и восстановит покореженные надгробия?!

Кто посеет новую траву и высадит цветы?!

Кто расчистит аллейки и маленькие дорожки?!

А все для того, чтобы все умершие продолжали спокойно спать, даже не подозревая, какую страшную войну они пережили.

Это была старинная мясорубка. Давным-давно ее прикрутили к самому краю стола. Поверхность его составляли толстые струганые доски, отполированные водой, которой мыли стол после каждой еды.

Мясорубку изготовили из когда-то белого, но теперь потемневшего от времени металла, и выглядела она внушительно.

Я боялся ее. Я становился на цыпочки и дотрагивался до круглой скользкой рукоятки. Моя ладонь по сравнению с этой рукояткой была ничтожно мала.

Но я знал, что должна прийти великанша, и она приходила. Ее головной убор напоминал лунный серп. Ее черные волосы рассыпались по плечам. Ее зеленое платье едва прикрывало колени, зато длинный белый фартук свисал почти до самого пола.

А еще я знал, что если обойти вокруг великанши, то сзади, там, где не было фартука, можно было увидеть стройные ноги, возвышавшиеся надо мной, словно две крепкие колонны. Кроме того, мне было каким-то образом известно, что на платье находился потаенный карман, на котором были вышиты два скрещенных друг с другом ключа. И в этих ключах была тайна.

Иногда мне казалось, что я знаю о великанше все, а иногда я чувствовал себя совершенно беспомощным, не умея разгадать мотивы неких странных, на мой взгляд, поступков.

Мясорубка – вот что оставалось для меня неразрешимой загадкой.

Великанша обожала ее. Она разбирала мясорубку на отдельные части, обмывала их теплой водой, нежно протирала все поверхности, прикладывала к собственной щеке, проверяя, насколько они уже высохли, а затем собирала все вместе и долго любовалась на странную конструкцию из почерневшего от времени металла.

Мне никак не удавалось подсмотреть, что же такое особенное перемалывает великанша в своей мясорубке. Она, казалось, специально выбирала время, когда меня не было поблизости. Я давал себе зарок, что весь день и всю ночь буду следить за ее действиями, но зато не упущу тот самый главный момент, который содержал в себе разгадку великого секрета.

Но лишь однажды, и то совершенно случайно, мне удалось реализовать задуманное. К тому времени я начал совершать во сне свои первые полеты. Поднимался я вначале над подушкой, потом над спинкой кровати. Потом начал доставать до потолка, который был далек от меня так же, как от муравья верхушка корабельной сосны. Взлетать было легко, приземляться – сложнее. И наступил момент, когда, что-то не рассчитав, я оказался вместо постели на полу.

Я проснулся и открыл глаза, ожидая окунуться в привычную ночную тишину. Но из щели между дверью и полом пробивалась полоска яркого света, а из глубины квартиры доносился мощный и ровный гул.

Дорога от моей постели до стола, на котором была прикреплена мясорубка, показалась бесконечно долгой. Сердце толчками поднималось к самому горлу, ноги стали ватными и отказывались подчиняться, глаза готовы были в любой момент закрыться, чтобы не допустить внутрь себя то ужасное, что я приготовился лицезреть.

Но увиденное превзошло самые невероятные мои ожидания. Великанша как заведенная вращала рукоятку мясорубки, а в жерло этого металлического чудовища откуда-то сверху втягивалось множество разнообразных предметов. Одни возникали в пространстве вначале в натуральную величину, а затем, приближаясь к разверстой пасти, уменьшались до объемов, необходимых для того, чтобы в нее протиснуться. Другие, наоборот, вырастали из мельчайших пылинок и постепенно увеличивались до размеров заглатывающей их воронки.

Я увидел, как в мясорубку проваливаются сосновая роща и клочок голубого неба, что был едва различим сквозь разлапистые ветви деревьев. А потом какая-то река потянулась следом, и песчаный берег ее осыпался так, как осыпается сахар из порванного пакета. А вслед за тем промелькнул чей-то поцелуй, вначале он был совсем крошечным, но, пока опускался сверху, все увеличивался и увеличивался в размерах и в конце концов стал просто большим и влажным поцелуем. А вслед за ним мясорубка втянула в себя зимнюю ночь, заваленную сугробами, и огонь, потрескивающий в печке, и часы с бешено вращающимися стрелками, и еще дождь она втянула в себя, летний дождь, барабанящий по крышам, и молнию, и раскат грома, а потом сразу запах ночных фиалок, и гудок паровоза, и стук колес в темноте по рельсам.

Я смотрел не отрываясь, словно все это каким-то образом принадлежало или если еще не принадлежало, то должно было непременно принадлежать мне. А великанша как заведенная крутила рукоятку почерневшего от времени агрегата и изымала из пространства звездное небо, вспаханное поле, цветущую липу, стоящую в конце переулка, скрип деревянной лестницы и осторожные шаги по ней ранним весенним утром.

А потом я увидел окно. Обыкновенное окно, с проложенным между рамами искусственным ватным сугробом, с причудливыми звездочками на нем, вырезанными из блестящей фольги. Форточка у окна была приоткрыта. И она хлопала на ветру, а стекло тонко дребезжало в такт этим хлопкам.