Четвертый звонок - Марианна Гончарова

— Да! — Второй кивнул и радостно прокричал. — Мы хотели убедиться, так ли вы красивы на самом деле.

И весь трамвай испытующе смотрел то на меня, то на этих двоих. Я смутилась и стала поправлять волосы, выбившиеся из-под бейсболки…

— В жизни вы еще лучше! — удовлетворенно заключил первый.

Больше таких комплиментов мне никто никогда не делал.

На следующий день вышли в город погулять. На трамвайной остановке подходит к нам женщина. Говорит, мол, знаете, смотрела вчера вас в театре, смотрела. И что удивило, знаете, я родилась в Черновицах. И я по себе знаю, что искоренить наш акцент практически невозможно. Я так придирчиво прислушивалась вчера. И что? Его у вас не было. И я вышла с того театра даже немного растерянная. Потому что, как же так, неужели наш язык, наш черновицкий акцент, исчезает. Ведь еще недавно я смотрела пьесу из жизни английских аристократов. И они сначала такие были чопорные, такие важные, ой, можно подумать! Но ведущая актриса как разошлася, как пошла ипровизирувать, и, слушайте, как рявкнет: «Не морочьте мине голову!» Это был такой теплый фрагмент, и все зааплодировали, и так это сроднило публику с тем, что происходило на сцене.

И вот вчера я смотрела на вас и думала: Айяай-йай! Ведь это же черновицкие актеры. Где же ихнее лицо? Где же ихний нормальный акцент?

Едем на север Украины на театральный фестиваль. Время государственной антиалкогольной кампании. По вагонам ходят суровые сержанты милиции и следят, чтобы пассажиры не пили алкогольные напитки.

Народ наш изобретательный — и не то видели — пили из рукавов, заедали лавровым листом. Большое дело, подумаешь. «Плавали, знаем».

Отправляя нас на фестиваль, управляющий отделом культуры, вероятно сильно мучаясь похмельем, строго наказывал, если заметят кого в употреблении, все — финансирование прекратят, здание отберут, театр закроют, нас разгонят, с зачинщика будут спрашивать по всей строгости. И сошлют. В Сибирь.

Наши мужчины, унылые, но непобежденные, уселись в одном купе. Там же мой муж. Я за него боюсь. Чтобы его не сослали. В Сибирь. Он ведь язвенник и вообще непьющий. Я тоже непьющая. И у нас маленький непьющий ребенок.

В очередной раз иду в купе, где собрались мужчины — «футбол обсудить, поговорить, попеть под гитару…». Заглядываю. Нет, ничего такого — пепси-колу пьют.

— О, пепси! — тянусь я рукой к стакану моего мужа. — Дай глоток.

— Нельзя! — орут хором.

— Почему? — удивляюсь…

— Она… Она, эээ… — Зная мой пунктик, когда я в магазинах читаю упаковки и этикетки, чтобы уточнить дату выпуска и срок годности продуктов, мой муж разводит руками: — Она просроченная!

— Так вылей! — Я возмущена, тяну руку к его стакану. Ему с его желудком еще просроченной пепси-колы не хватало.

— Это мой стакан, — протестует Зигмунд, к слову тоже многолетний язвенник с опытом, — а твой муж не пьет… пепси-колу!

Я возвращаюсь в купе к женщинам и возмущаюсь, мол, кто его знает, сможем ли мы завтра играть, вон мужчины просроченную пепси-колу пьют.

— Ага, — спокойно отзывается Ларочка Журавлева, сосредоточенная на вязании, — пепси-колу… Просроченную… А чтобы она им вреда не принесла, они пепси-колу спиртом разбавляют. — Ларочка мотает головой. — От ты, Гончарова, наивная!

— Кааак?! — вскакиваю я в ужасе и бегу обратно.

Пепси-кола уже выпита. Любители пепси возбуждены, радостны, раскраснелись, поют…

— Ну ладно-ладно! — говорю им обиженно. — Ладно! Чтоб знали! Готовьтесь! Я устрою вам «зеленый» спектакль! Прямо в самом начале. Выкручивайтесь потом.

Наконец, приехав, даем «Естественную убыль» по Льву Новогрудскому. А пока я копила яд, угрожала им, ну, вы у меня посмеетесь, вы у меня ого, как посмеетесь!

Правда, получилось не совсем так. Даже наоборот…

В спектакле есть сцена, где директор Людмила Александровна (ее играла я) входит в подсобное помещение и обнаруживает там весь коллектив магазина за традиционным занятием. А грузчика магазина играл зачинщик распития пепси-колы, сам Зигмунд, наш режиссер. И вот он стоит хмельной и с бутылкой водки в руке. Реплика Людмилы Александровны «Это что такое?!» относится ко всем, но Зигмунд в этот раз становится так, что перекрывает всех остальных участников, и, хочу я этого или нет, приходится задавать вопрос ему:

— Это что такое?!

И этот плут, этот изобретательный проходимец весело и пьяно отвечает, поднимая свою бутылку повыше, на уровень моих глаз:

— Это?! Пепси-кола!

За спиной Зигмунда сдавленный смех. Я растеряна, но держусь. И, простите меня, Новогрудский Лев Соломонович, несу отсебятину:

— Дайте попробовать?!

Зигмунд кивает головой, игриво оборачивается ко всем и отвечает:

— Вам, Людмила Александровна, нельзяааааааа…

— Почему?

Хор, которым дирижирует Зигмунд, дружно реагирует:

— Она просроченная!!!

Прекрасный у нас был вахтер в театре «Синтез» Филипп Семенович. Он нас встречал у входа, провожал, иногда заглядывал на репетиции, сидел в зале. Иногда вламывался прямо на сцену во время действия со словами: «Зимэ! Так это… Шо я хотел сказать…»

Зигмунд вызывал нас на репетиции по группам, по сценам, понятно ведь. И вот он назначил вечернюю репетицию «Мнимого больного» для меня, служанки Туанеты, для Аргана и для семейства Диафуарус, двух парней-музыкантов, которым сразу после репетиции надо было уезжать на какую-то халтуру в дальнее заснеженное горное село.

Декабрь, холодно, темно. Я, подрабатывая где только можно, весь день бегала по городу и музеям с группой британцев, потом примчалась домой, уговорила ребенка поесть, уложила его спать, оставила дедушку дежурить и побежала на репетицию. Закрыто. Заперто изнутри. Мобильных телефонов тогда не было. Да и кому звонить — телефон только на вахте, которая видна через стеклянную дверь, но пуста. Я тарабаню в двери, потом в те окна, к которым могу дотянуться, опять в двери, обегаю здание, стучу в двери черного хода. Нет ответа. Тишина. И ведь я понимаю, что сейчас в зале все сидят, и ждут меня, и поглядывают на часы, и закатывают глаза, и мотают головами. Чувствую, что особенно клянут меня музыканты, что нервно ходит туда-сюда, как хищник по клетке, язвенник Зигмунд, держась за живот… А я тут, в темноте, у входных дверей с надписью «Добро пожаловать», на холоде, уже замерзли пальцы ног и рук, уже не чувствую носа, ушей… Уже все…

Наконец откуда-то медленно, сонно выплывает Филипп Семенович, сыто вытирает рот салфеткой, я колочу в двери так, что вот-вот стекло треснет.

— Чтэээ? Чтээээ? Чтэ ты стучишь? Она стучит… Что ты так грохотаешь, девочкэ? Что такоэ?

Я врываюсь и ору:

— Вы!.. Вам!.. Я — там… Сорок минут!.. А вы!.. Без меня!.. Там репетиция… не начинается!.. А вы!.. Ушли куда-то!.. Да я завтра!.. Да вы у меня!.. Я вам!..