Откровенные рассказы странника духовному своему отцу - Сбоорник

зверей и животных есть главнейшее орудие чувств. Вот таинство натуры чувственной!..» – «У вас, ученых, все силы да премудрости, а мы так все попросту: вот как нальешь рюмку водки да хлопнешь, так и будет сила», – сказал писарь да и пошел к шкафу. «Это дело ваше, – сказал учитель, – а уже ученые ведения прошу предоставить нам».

Мне понравилось, как говорил учитель, и я, подойдя к нему, сказал: «Осмелюсь, батюшка, еще нечто сказать вам о моем старце», – да и объяснил ему, как он мне виделся во сне, как учил и как подчеркнул на «Добротолюбии». Учитель все это выслушал со вниманием. А писарь, лежа на лавке, ворчал: «Правду говорят, что с ума сходят да зачитываются Библией. Вот оно так и есть! Какой леший будет тебе чертить по ночам на книгах? Просто сам во сне уронил на пол книгу да и замарал в саже… Вот тебе и чудо? Ой уж эти пройдохи: много мы, брат, видали вашей братии!»

Пробормотавши это, писарь повернулся к стене и заснул.

Я, слыша это, обратился к учителю да и сказал: «Вот, если угодно, то я покажу вам и ту самую книгу, на которой правильно подчеркнуто, а не намарано сажей». Вынул из сумки «Добротолюбие» да и показываю, говоря: «Удивляюсь этой премудрости, как бестелесная душа могла взять уголь и писать?..» Учитель, посмотрев заметку, начал говорить: «И это таинство духов. Я сие объясню тебе. Вот видишь, когда духи являются в телесном виде живому человеку, они набирают и составляют себе осязаемое тело из воздуха и световой материи, и когда совершают свое явление, опять возвращают занятое ими в те стихии, из коих был почерпнут состав их тела. И так как воздух имеет упругость, сжимательную и растягательную силу, то душа, облаченная в него, может все брать, действовать и писать. Да какая это у тебя книга? Дай-ка я посмотрю! – Он разогнул, и открылись Симеона Нового Богослова слово и речь. – А, должно быть, книга богословская. Я никогда ее не видывал…» – «Эта книга, батюшка, вся почти состоит из учения о внутренней сердечной молитве во имя Иисуса Христа, оно раскрыто здесь во всей подробности двадцатью пятью святыми отцами». – «А внутреннюю молитву я знаю», – сказал учитель… Я поклонился ему в ноги и просил сказать мне что-нибудь о внутренней молитве.

«А вот что в Новом Завете сказано, что человек и вся тварь суете повинуется не волею, и все естественно воздыхает, стремится и желает войти в свободу чад Божиих, и это таинственное воздыхание тварей и врожденное стремление душ есть внутренняя молитва. Ей нечего учиться, она есть во всех и во всем!..» – «А как же обрести, открыть и восчувствовать ее в сердце, сознать и принять волей своей, достигнуть, чтоб она явственно действовала, наслаждала, просвещала и спасала бы?» – спросил я. «Не помню, писано ли где об этом в богословских трактатах», – ответил учитель. «Вот здесь, здесь все это написано», – указал я… Учитель взял карандаш, записал название «Добротолюбия» да и говорит: «Непременно выпишу эту книгу из Тобольска и рассмотрю ее». И так мы расстались.

Пошедши, я благодарил Бога за беседу с учителем, а о писаре молился, чтобы Господь устроил, хотя бы однажды, прочесть ему «Добротолюбие» и вразумил бы его во спасение.

А то еще раз весною, проходя в одно село, случилось остановиться мне у священника. Он был человек добрый и одинокий. Я провел у него три дня. Рассмотрев меня в сие время, он стал мне говорить: «Останься у меня, я положу тебе плату, мне нужен человек добросовестный; ты видел, что у нас строится при старой деревянной церкви новая каменная. Не могу найти верного человека, который бы посмотрел за рабочими да сидел в часовне для сбора подаяния на постройку, а вижу, что ты был бы к этому способен, да и тебе по твоему направлению было бы жить хорошо; сидел бы один в часовне да молился Богу, там есть и каморка уединенная для сторожа. Останься, пожалуйста, хотя бы только на то время, покуда церковь окончится».

Хотя и долго я отказывался, но по убедительной просьбе священника должен был согласиться. Так и остался на лето до осени. Вот и стал жить в часовне. Сначала мне было спокойно и удобно упражняться в молитве, хотя и много народа приходило в часовню, особенно в праздничные дни, иные молиться, иные позевать, а иные стащить что-нибудь со сборной тарелки. И как я по временам читывал то Библию, то «Добротолюбие», то некоторые из приходивших, видя это, заводили со мной разговор, другие просили прочесть им что-нибудь.

По некотором времени я заметил, что одна какая-то крестьянская девица часто ходила в часовню и подолгу молилась Богу. Прислушавшись к ее бормотанью, я узнал, что она читает какие-то странные молитвы, а иные совсем перековерканные. Я спросил, кто ее этому научил. Она сказала, что мать, которая была церковная, а отец ее раскольник по беспоповщине. Пожалевши о всем этом, я советовал ей, чтоб она правильно, по преданию Святой Церкви, читала молитвы, и потому толковал ей «Отче наш» да «Богородице Дево, радуйся». А наконец, сказал: «Твори-ка ты почаще да побольше Иисусову молитву, она доходнее всех молитв до Бога и ты получишь чрез нее спасение души». Девица приняла совет мой со вниманием и начала так поступать в простоте. И что же? После непродолжительного времени объявила мне, что привыкла к Иисусовой молитве, что чувствует влечение беспрестанно, если бы было можно, ею заниматься и когда молится, то чувствует приятность и по окончании также радость и охоту опять молиться. Я порадовался этому и советовал ей далее и более продолжать молитву во имя Иисуса Христа.

Время подходило к концу лета, многие из приходящих в часовню начали приходить и ко мне, не только уже за чтением и советами, но и с разными житейскими скорбями, и даже за узнаванием отыскивания потерь и пропажей, видно, иные почли меня за ворожею. Наконец, и помянутая девица в горести пришла за советом, как ей быть. Отец вознамерился отдать ее замуж поневоле за раскольника, тоже беспоповщинского, и венчать будет мужик. «Какой же это законный брак, – воскликнула она, – это все равно что блуд! Я хочу бежать, куда глаза глядят». Я сказал ей: «Куда же ты убежишь? Ведь опять найдут же тебя. В нынешнее время нигде не укроешься без вида, везде сыщут, а лучше молись поусерднее о том Богу, чтобы Он своими судьбами разрушил намерение твоего отца и сохранил бы душу