Луна. История будущего - Оливер Мортон

Зачем ему вообще было рисовать Луну? Возможно, как и многим из нас, она ему просто нравилась. Возможно, он хотел таким образом продемонстрировать свое мастерство. Впрочем, причина может быть и другой. Луну долгое время ассоциировали со смертью. В диалоге «О лике, видимом на диске Луны» Плутарх рассуждает о «сущности души, пребывающей на Луне», где она «сохраняет некоторые крупицы и грезы жизни». Он называет невидимую обратную сторону Луны «Елисейскими полями», а видимую — «противоземной равниной Персефоны». Души могут перемещаться с одной стороны на другую по длинным «заливам» или страдать во «впадине Гекаты» (вероятно, имеется в виду Море Дождей).

Говоря менее научно, Луна бледна, как череп с темными глазницами. На распятии ван Эйка она близка по размерам к черепу и находится рядом с головой — почти такой же по размеру — нераскаявшегося разбойника, распятого слева от Христа. Если рассматривать картину таким образом, она неизбежно заставляет вспомнить о лучшей фотографии восхода Луны, сделанной в XX веке, — снимке Энсела Адамса «Восход Луны. Эрнандес. Нью-Мексико»[8], на котором в вечернем небе сияет яркая Луна, а на еще залитом солнцем кладбище на склоне белеют кресты.

Несмотря на это эхо, донесшееся до нас сквозь века, ван Эйк не задал новую моду. Насколько нам известно, следующим реалистичную Луну изобразил Леонардо, который сделал ее набросок в своих неопубликованных записках о пепельном свете. Однако он не увидел необходимости добавить лик Луны ни на одну из своих картин. Единственные другие сохранившиеся изображения поверхности Луны, выполненные до изобретения телескопа, сделали Уильям Гильберт, который был придворным врачом Елизаветы I, и немецкий художник Адам Эльсхаймер, живший в Риме.

Рисунок Гильберта, датируемый примерно 1600 годом, нельзя назвать ни наброском, ни произведением искусства. Скорее, это нанесенная на сетку грубая карта, где четко очерчены различные моря, которым присвоены довольно прозаические названия («Южный континент», «Северный остров», «Средилунное море» и т. д.). В принципе, такой рисунок можно было бы создать в любое время, если бы кто-то пожелал настолько внимательно изучить Луну и описать увиденное так, чтобы другие могли ссылаться на те же особенности ее рельефа. Судя по всему, до Гильберта никто этого не делал.

Беспрецедентный интерес Гильберта к поверхности Луны был сродни интересу Галилея, Мёстлина и Кеплера к ее пепельному свету: как и они, Гильберт входил в небольшую группу ученых, которые полагали, что Земля и Луна представляют собой движущиеся тела. Он пришел к выводу, что Луна и планеты не зафиксированы в своих сферах, как утверждали схоласты, включая Альберта Великого, а имеют такую же материальную, познаваемую и изменчивую природу, как Земля. Он сделал справедливое предположение, что Луна несколько наклонена на своей орбите и иногда показывает Земле немного больший фрагмент своего восточного полушария, а иногда — немного больший фрагмент западного, что само по себе могло опровергнуть представление, будто она прочно держится в хрустальной сфере, центром которой является Земля. Именно надеясь изучить эту и другие перемены, он составил карту Луны: его интересовали не ее характерные черты, а возможность того, что эти черты или ракурс, с которого мы на них смотрим, со временем меняются. Он не гордился тем, что составил первую карту Луны, а сокрушался, что никто не сделал этого прежде. Если бы более ранняя карта существовала, можно было бы обнаружить, как уже изменился ее облик.

Представления Гильберта о Вселенной дали ему новый повод внимательно присмотреться к поверхности Луны. Полагаю, то же самое произошло и с Эльсхаймером, который на картине «Бегство в Египет» (1609) впервые со времен ван Эйка изобразил на Луне отчетливые темные моря и светлые возвышенности. Эльсхаймер был связан с мыслителями римской Академии деи Линчеи, которые живо интересовались деталями окружающего мира и сами назвали себя «рысьеглазыми» (ит. lincei), намекая на прославленную зоркость рыси, — в их число впоследствии вошел и Галилей. Высказывалось мнение, что картина Эльсхаймера была написана на основе наблюдений, сделанных с помощью телескопа Галилея, а может, даже чьего-то еще, но это крайне маловероятно. Однако если телескоп и не использовался, это изображение, как карта Гильберта и наблюдения Галилея, по сути своей коперниковское: Луна на нем — явно земная вещь, а не небесная сфера.

Такое представление о Луне вскоре вышло далеко за пределы небольшого и сдержанного круга ученых. Совсем скоро изучение Луны открыло новый взгляд на мир.

* * *

Галилей не первым увидел Луну в телескоп. Однако «Звездный вестник» сделал его человеком, чей телескоп изменил господствующие в обществе представления о Луне. Как и при изучении пепельного света, важным оказалось его художественное внимание к свету — и особенно к тени.

Часто утверждается, что при исследовании Луны через телескоп Галилей обнаружил на ней такой же рельеф, как на Земле. Джон Мильтон, встретившийся с Галилеем в 1638 году, говорит об этом в «Потерянном рае», где «мудрец Тосканский» смотрит на Луну «в оптическом стекле»,

Но это не совсем верно. Галилей не обнаружил на Луне такого же рельефа, как на Земле. Он обнаружил, что на Луне, как и на Земле, есть рельеф: важен был сам физический факт существования этого рельефа, а не его схожесть с земным.

Свидетельством этого может служить тот факт, что Галилей не проявил интереса к составлению карты Луны. Он просто показал фрагмент ее диска, на который сбоку падал свет, даже не давая названия видимым элементам рельефа. Его цель состояла в том, чтобы продемонстрировать существование явных возвышенностей и впадин на поверхности Луны, поэтому в своих рисунках и исследованиях он уделял основное внимание границе света и тьмы, где восходящее или заходящее Солнце отбрасывает тени, четче всего очерчивающие рельеф.

Поскольку в рельефе Луны преобладают кратеры, в исследованиях Галилея речь тоже в основном идет о них. Он обращает внимание читателя на то, что на границе света и тьмы их валы, освещенные Солнцем, испускают дуги света, пронзающие тьму. На его рисунках этот эффект значительно преувеличен, а кратеры кажутся больше, чем на самом деле, поскольку рисунки были сделаны, чтобы наглядно пояснить описываемое, а не чтобы в точности воспроизвести наблюдаемое на небе.

В своей работе Галилей подчеркнул, что тьма в некоторых впадинах не рассеивается и в дневное время, тем самым показывая их особенную глубину. Он сравнил это с ранним утром в горах, когда Солнце сначала освещает западную часть долины, постепенно заливает светом ее ложе и достигает восточной части, лишь поднявшись достаточно высоко в небе[10]. Однако Галилей не стал называть кратеры долинами, а их валы — горами: он выбрал менее связанные с ландшафтом термины: «возвышения» и «впадины».