Музыка лунного света - Нина Георге

В Целле Марианна много ходила пешком. Она казалась самой себе эдаким воробьем, который неустанно вылетает из гнезда то за зернышком, то за травинкой. Лотар никогда не давал ей машину. «У тебя слишком мало опыта, — лаконично пояснял он, — ты и места на парковке не найдешь». Он сам не ходил по магазинам, он точно заблудится между полками, думала она, полководец затеряется среди консервных банок, тампонов и коробок чая в пакетиках.

Она снова инстинктивно прижала руку ко рту. Ну почему в голову ей лезет такая гадость.

В воздухе пахло илом и разогретой лесной землей. К этому запаху иногда примешивался тонкий аромат грибов. Вдруг она успеет к морю до заката и заснет в нем вместе с солнцем?

Кроме жужжания насекомых, попискивания зяблика, негромкого хруста веток у нее под ногой да убаюкивающего шелеста листвы, ничто не нарушало тишину. Ничто. Ничто, кроме звука ее шагов, не выдавало человеческого присутствия на извилистой лесной тропе вдоль реки Авен, сузившейся теперь примерно до метра и напоминавшей бесконечный коридор, ведущий в незнакомую комнату.

Повсюду цвела красная наперстянка. Дигиталис. Лекарство, от которого может навсегда остановиться сердце.

«Может быть, просто сорвать и пожевать как следует?» — подумала Марианна. Но потом отогнала эту мысль: а что, если ее тело найдут в лесу дети? Труп в зарослях кустарника — зрелище явно не для детей.

Она проходила под столетними высокими деревьями, едва пропускавшими свет на тропу, и оттого ее окутывала зеленая дымка. Марианна поднялась на небольшой холм, а оттуда двинулась по узенькой улочке; улочка плавно перешла в каменный мостик, прямой как стрела, перекинутый через высохшую речную протоку. Посреди моста возвышался домик без окон. Moulin à marée[26].

Пошел дождь, хотя солнце не скрылось, и от капель воздух замерцал.

Она вообразила, что именно это золотистое марево — завеса, отделяющая мир живых от потустороннего. На середине моста Марианна подняла руку и окунула ее в золотистое сияние. Дождь оказался удивительно мягким и теплым на ощупь. Она вообразила, как по мосту мимо нее шествуют феи и великаны и посмеиваются над ней, ведь она прикоснулась к миру мертвых.

Она и не знала, что мир может быть столь волшебным и столь неприрученным. Без высотных домов, без новостроек, без автобанов. Зато с птицами, гнездящимися на пальмах, с глициниями, с пионами, с мимозами, в которых утопают серые скалы. С небом, с камнями и с иными мирами, таящимися за золотистой дымкой дождя.

«Наверное, такая земля формирует характер человека, — подумала Марианна, — а не наоборот. Наверное, люди здесь вырастают гордыми и упорными, страстными и одновременно робкими; земля творит их по своему образу и подобию, как камни или древесные корни».

Марианна все шла и шла, и одиночество и пустота болезненно отзывались в ее теле. Ей показалось, что из лесной чащи доносится чей-то шепот; она вспомнила о Кларе и о том, что эта земля поведает свои истории только тому, кто готов их услышать. Марианна прислушалась, но не могла понять, что говорят ей ветер и трава, деревья и гранитные скалы.

Дождь перестал, когда она вышла из лесу, а sentier[27] закончилась, упершись в грязный контейнер для пустых бутылок прямо на маленькой парковке, присыпанной светло-желтой галькой.

Она огляделась: дорога без озелененной разделительной полосы, золотисто-желтые поля. Слева дома, кажется, стояли более кучно.

Марианна была словно немного не в себе от обилия свежего воздуха и непривычно долгой ходьбы. В поднимающемся легком бризе ощущалось электричество и запах пыли, как обычно бывает перед грозой. Колено у Марианны пульсировало болью. Она прошла мимо разноцветных гортензий, но не стала разглядывать ни их, ни бретонские chaumières[28], дома из песчаника с тростниковыми крышами и с яркими ставнями, ни сады с цветущими инжирными деревьями, благоухающими олеандрами и шепчущей под ветром морской травой.

Она побрела по совершенно пустынной деревенской улице.

Взобравшись на небольшой пригорок, она слева обошла белый трехэтажный дом, и перед нею, тихим воскресным июньским днем, открылось то, о чем она мечтала.

Порт Кердрюка.

Порт Кердрюка состоял из прямоугольного причала и двух молов: один выдавался в воды Авена, другой тянулся вдоль берега Авена выше по течению. На нем сгрудились гребные лодки, теснясь, словно разноцветные ложки в ящике для столовых приборов. К покатым речным берегам прильнули крытые тростником chaumières, на фоне насыщенной зелени сосен и лугов, поросших морской травой, казавшиеся белыми цветами. Десятки спортивных яхт, пришвартованных между красными буями, постепенно теряясь из глаз в устье Авена, покачивались на волнах, как белые лунные камни на ожерелье в этническом стиле. Они танцевали, приподнимаясь и опускаясь на соленой воде прилива, вливающейся в пресную воду реки.

А там, где встречались вода и небо, синева и золото, пологие лесистые холмы и обрывистые утесы, начиналось море.

Ресторан в нижнем этаже белого дома, называвшийся «Ар Мор», щеголял деревянной террасой с красно-белой маркизой и голубой деревянной калиткой. Пансион по соседству, «Оберж д’ Ар Мор», являл собой романтическое, испещренное следами времени и непогоды гранитное здание; вход в него зарос плющом и отцветшими гортензиями.

На другом, левом берегу Авена, rive gauche, виднелся еще один крохотный порт с коротеньким причалом, кругленькими рыбачьими лодками и баром под зеленой маркизой.

И нигде ни одного человека.

Слышалось лишь бульканье приливной волны, непрерывно смешивающейся с речной, неритмичное поскрипывание стальных тросов на мачтах яхт да тихий плач женщины.

Этой женщиной была Марианна, и плакала она, не отводя глаз от этого зрелища, — Кердрюк был невыносимо прекрасен. Все, что до сих пор удалось ей увидеть за шестьдесят лет жизни, навсегда померкло по сравнению с ним.

Она все более убеждалась, что наконец-то обрела свой дом. Она ощущала запах соли и свежей воды, воздух был прозрачен как стекло, реку покрывал сверкающий ковер золотисто-голубого шелка. А какое благоухание приносил ветер!

В беспощадном свете этой красоты все пережитое предстало перед нею без прикрас, жестоко и немилосердно. Все оскорбления, которые она когда-то молчаливо снесла, все гневные протесты, так и не слетевшие с ее губ, все пренебрежительные жесты, на которые она не нашла в себе силы ответить. Марианна преисполнилась скорби, и эта глубокая скорбь побудила ее раскаяться в собственной трусости.

С дерева спрыгнул рыже-белый кот, уселся у Марианны за спиной и выжидательно уставился на нее. Она не перестала дрожать от рыданий, и тогда кот встал, обошел ее и снова сел и снова уставился на нее.