Проклятое дитя - Оноре де Бальзак

Вопреки жестокому договору, навязанному ей герцогом, она не могла представить себе Этьена ни священником, ни кардиналом, когда с материнской прозорливостью пронизывала взором густой туман, застилавший будущее. Глубокое равнодушие отца, совсем позабывшего о старшем сыне, позволило ей не отдавать Этьена в монастырь.

«Еще успеется, успеется», — думала она.

Не признаваясь себе в мысли, закравшейся в ее сердце, она старалась привить Этьену изящные манеры, отличавшие придворных, хотела, чтобы он был любезен и учтив, как Жорж де Шаверни. Вынужденная довольствоваться кое-какими скудными сбережениями, ибо честолюбивый и алчный герцог, сам управлявший своими родовыми владениями, употреблял все доходы на новые приобретения или на поддержание подобающего ему образа жизни, Жанна д'Эрувиль одевалась очень просто и не тратила на себя ничего, зато дарила сыну бархатные плащи, ботфорты с раструбами, отделанными кружевами, колеты из дорогих тканей с разрезами на рукавах. Лишения, на которые она себя обрекала, доставляли ей удовольствие, — ведь радостно бывает скрыть от любимого свою самоотверженность. Ей приятно бывало вышивать для Этьена воротник и представлять себе, как сын ее будет хорош в этом воротнике. Она ни с кем не желала делить заботы об одежде, о белье, о всех уборах Этьена и духах для него. Сама она одевалась только ради него, — ей хотелось, чтобы мальчик всегда видел ее красивой. Она была вознаграждена за все свои труды, за свою глубокую любовь, поддерживавшую жизненные силы сына. Однажды Бовулуар, оказавшийся прекрасным наставником, которого полюбило «прóклятое дитя» (Этьен знал также, какие услуги Бовулуар оказал его матери), опытный врач, испытующий взгляд которого вызывал трепет у Жанны всякий раз, как он осматривал ее хрупкого кумира, объявил, что Этьен может прожить долгие годы, если только какое-нибудь внезапное потрясение не подорвет его слабый организм. Этьену исполнилось тогда шестнадцать лет.

В этом возрасте рост его достиг пяти футов и дальше этого не пошел; но ведь и Жорж де Шаверни был среднего роста. Сквозь прозрачную и атласную, как у девушки, кожу у него просвечивали тончайшие жилки. Белизну ее можно было назвать фарфоровой. Взор голубых глаз, исполненных несказанной кротости, как будто молил о покровительстве, — этот трогательно молящий взгляд пленял и женщин и мужчин, а мелодичный голос довершал обаяние всего его облика, дышавшего тихой прелестью. Густые и длинные каштановые волосы, разделенные надо лбом ниточкой прямого пробора и завивавшиеся на концах шелковистых прядей, спускались до плеч. Бледность, впалые щеки и тоненькие морщинки на лбу говорили о пережитых с детства страданиях и вызывали жалость. Изящно очерченный рот блистал белоснежными зубами, губы складывались в кроткую улыбку, подобную той, что застывает на устах умирающего. Руки, белые, как у женщины, отличались прекрасной формой.

В часы долгих размышлений он обычно склонял задумчиво голову, напоминая тогда тепличное хилое растение, и такая поза очень шла ко всему его облику: как будто это был последний пленительный штрих, которым художник завершает портрет, раскрывает весь свой замысел. У этого юноши с таким слабым, чахлым телом было болезненное, но прелестное, как будто девичье лицо. Глубокие думы, в которых мы, как ботаники, собирающие богатую жатву, проходим по широким полям мысли, плодотворное сопоставление человеческих идей, восторг, которым наполняет нас совершенство гениальных творений, стали для мечтателя Этьена неисчерпаемым источником тихих радостей в его одинокой жизни. Он полюбил цветы, очаровательные создания природы, участь коих имела большое сходство с его судьбою. Жанна радовалась невинным пристрастиям сына, предохранявшим его от резких столкновений с жизнью общества, которых он не выдержал бы, как не вынесла бы самая очаровательная рыбка-дорада, выброшенная океаном на песчаный берег, палящего взгляда солнца; и мать поощряла склонности Этьена, приносила ему итальянские песнопения, испанские романсеро, книги, стихи, сонеты. Библиотека кардинала д'Эрувиля перешла по наследству к Этьену, и чтение заполнило его жизнь. Каждое утро юношу встречали в его уединенном уголке красивые благоуханные растения с роскошной окраской. Чтение книг, которым он из-за хрупкого своего здоровья не мог долго заниматься, и прогулки между скалами чередовались у него с наивными размышлениями, когда он часами сидел перед веселыми пестрыми цветниками, собранием милых его друзей, или же, забравшись во впадину скалы, рассматривал любопытную водоросль, мох, морскую траву и изучал тайны их строения. Он искал рифму в душистом цветочном венчике, словно пчела, собирающая мед. Зачастую он просто любовался цветами, с безотчетным наслаждением разглядывая тонкие жилки, выделявшиеся на темных листьях, отмечая изящество богатого одеяния цветов, золотого или лазоревого, зеленого или лиловатого, разнообразнейшие и красивейшие вырезы цветочных чашечек и лепестков, их матовые или бархатистые ткани, разрывавшиеся при малейшем напряжении так же, как должна была разрываться его душа. Позже этот поэт и мыслитель постиг причину бесчисленного разнообразия одних и тех же созданий природы, открыл в нем доказательство драгоценных ее сил; ведь с каждым днем он делал поразительные успехи в истолковании божественного глагола, начертанного на всем сущем. Эти безвестные и упорные исследования в мире таинственных явлений внешне придавали его жизни дремотный характер, свойственный бытию гениальных созерцателей. Этьен целыми днями лежал на песке, счастливый, спокойный, и, неведомо для себя, воспринимал все, как поэт. Внезапно прилетевший золотистый жук, отблески солнца в океане, трепет, пробегавший по светлому зеркалу вод, красивая раковина, морской паук — все было событием, все радовало его невинную душу. Видеть, как вдали появляется мать, слышать приближавшийся шелест ее платья, ждать ее, обнимать, говорить с нею, слушать ее было для него такой радостью, так волновало его, что зачастую запоздание или самое легкое опасение вызывали у него жар и лихорадку. Он был весь — душа, и для того, чтобы слабое, хрупкое тело не разрушили жгучие волнения этой впечатлительной души, ему необходимы были тишина, ласка, мирный пейзаж и женская любовь. Сейчас любовь и ласку ему щедро дарила мать; среди скал всегда было тихо; цветы и книги вносили столько очарования в его уединенную жизнь; словом, его маленькое царство, состоявшее из песков и раковин, водорослей и зелени, казалось ему целым миром, всегда пленяющим свежестью и новизной.

Этьену пошло на пользу такое существование, глубокая его невинность и эта внутренняя нетронутость, поэтическая и широкая жизнь. Ребенок с виду, зрелый муж умом, он был ангельски чист и телом и душой. По воле матери занятия науками перенесли его волнения в область мысли. Вся его деятельность происходила тогда в нравственном мире, далеко от мира социального, который мог бы убить его или причинить ему мучительные страдания. Он жил душою и умом. Усвоив многие мысли человеческие путем чтения книг, он поднялся до той мысли, что движет материей, он чувствовал ее в воздухе, он читал ее начертанной в небе. Словом, он рано взошел на ту горную вершину, где мог найти тонкую пищу для своей души, пищу опьяняющую, но обрекавшую его несчастью — в тот день, когда к накопленным им сокровищам прибавятся богатства любовной страсти, внезапно вспыхнувшей а сердце. Иной раз Жанна де Сен-Савен страшилась этой будущей любовной бури, но тут же ей приносила успокоение мысль о печальной участи, предстоящей ее сыну: бедняжка не видела иного лекарства от страшной беды, кроме менее страшного несчастья. Каждая ее радость была полна горечи!