Четвертый тоннель - Игорь Андреев

— Ты еще не оделся?

Я застегнул куртку, взял ее за руку и мы пошли к станции метро «Лубянка».

Первым делом у меня дома мы накурились травы. Я включил на компьютере ремиксы Depeche Mode. Начались странные танцы. Я лежал на диване и смотрел, как она танцует. Она не танцевала в обычном смысле этого слова. Она изображала музыку — плавными движениями тела, медленным полетом рук и меняющимся выражением лица. У меня возникло ощущение, что не она выражает собой музыку, а музыка создается ею. Как будто музыка отражает вслед за ней то, что она чувствует внутри и выражает в танце. Танцующая и танцуемое слились. Я подумал, что она чокнутая, и мне это понравилось.

Взял Лену за талию и начал медленно раздевать. Разогревать. Задрожала. Яркий секс. Рычала и шипела как кошка. Когда я кончал — кричала. Я только приближался к оргазму, она это чувствовала издалека и начинала кончать чуть раньше меня, так что когда я срывался в рычание, переходящее в крик, она уже билась в сексуальной истерике. Мы были в очень хорошем контакте, как будто что-то внутри нас настроилось друг на друга и мы стали одним целым. А потом, после второго оргазма, она вдруг заплакала. Я спросил, почему. Лена сказала, что бывает очень страшно терять то, что так ценишь и так редко находишь. Я подумал, что она про любовь, близость или что-то в этом роде, но не стал ничего говорить, потому что мне показалось, что сейчас не время говорить.

Мы остались у меня. Утром вышли из дома вместе. Попрощались в вестибюле станции «Сокол». Целуемся. Обнимая меня, она сказала:

— Я еще хочу сказать… Ты такой охуительный любовник!

Я растерялся. Я никогда не умел принимать комплименты или благодарность. И в то же время ее слова значили для меня много — на фоне хронически заниженной самооценки, пусть даже и прикрываемой высокомерными понтами. Растерявшись, я не нашел ничего другого как сказать то, что пришло в голову:

— Тебе было хорошо?

— Очень.

— Мне тоже. Ну, пока.

— Пока.

Она вошла в вагон, двери жестко схлопнулись, поезд уехал.

После этого мы еще один раз встречались просто поболтать, где-то в центре. Потом однажды ездили ко мне делать секс. По-моему, мы оба хотели воспроизвести первый опыт, от которого в тот раз осталось сильное и долгое послевкусие. Но что-то было уже не так. Мы оба как-то закрепощены. Секс получился скомканный, безвкусный. С тех пор мы никогда не виделись. Но я много раз вспоминал, какие у нее были глаза, когда она создавала музыку своим танцем. Словно предчувствуя следующую тему, она на нее заранее откликалась, а звучание начиналось следом, после нее, и казалось, что так было именно из-за нее, потому что она такая.

The child is grown

The dream is gone

And I have become

Comfortably numb

Pink Floyd, «Comfortably Numb»

По работе я отслеживал события, происходящие в околополитической тусовке. Однажды мое внимание привлек один из парней, имеющий репутацию политолога. Он выступал мыслителем на величественную тему «Как нам обустроить Россию», и все его рассуждения неизбежно сводились к тому, что, во-первых, все люди сволочи, во-вторых, вся жизнь говно, а в-третьих, Россию мы никогда не обустроим, потому что все люди сволочи, а жизнь говно. Он из тех людей, кто мрачно смотрит на реальность, потому что замечает в ней только плохое. Свой персональный имидж он строит на постоянном разоблачении всяческих подлостей разнообразных политиков, так что сам он, как следствие, получается хорошим парнем. Честным, справедливым, порядочным, светлым и приподнятым над всей этой грязью.

Так уж устроено человеческое сознание, что, вешая на других людей негативные ярлыки, осуждая и опуская других (даже, казалось бы, по заслугам), мы не только отделяем себя от них, но и ставим себя выше. Самоутверждение в форме конструктивной критики — выгодно. Я тебя вроде бы по делу критикую, и вместе с тем я своей критикой ставлю себя выше. Я сообщил, что ты плохой — потому что я не такой же. Я лучше. Хороший. Отлично, жизнь удалась.

Этот парень был не просто хороший. Лучше всех. Однако он не просто изобличал лжецов, подлецов и прочих гадов. Он еще и активно страдал от несовершенства мира. Страдания были написаны на его лице и выражены в тихом, с похоронными нотками, голосе. У меня сложилось впечатление, что парень выбрал себе для жизни роль профессионального страдальца. Думаю, если бы все то, о чем он сокрушался в своих статьях в интернет-изданиях, вдруг волшебным образом исправилось в одночасье, он моментально нашел бы себе новый повод для стона о несовершенстве мира, подлой сущности людей и беспросветности этой жизни в этой стране.

Я не понимал, почему уделяю изучению его персоны так много внимания, пока не произошло знаменательное событие. Он с шумом и скандалом покинул один из прокремлевских проектов. Естественно, по моральным соображениям: они там все грязные негодяи, а он совесть нации. Точнее говоря, не он сам ушел, а его попросили на выход почти сразу после трудоустройства, когда он спровоцировал внутренний конфликт. Покинув этих подлых гадов, он разразился разоблачительной статьей в своем блоге. Они подлые и фальшивые. Подонки и мерзавцы. Бессовестные бляди. Он их всех презирает, потому что моральные принципы, «не могу молчать», они там, у власти, лжецы и лицемеры, а он совестью не поступается, правду не продает и так далее.

После знакомства с ситуацией у меня в голове пронесся вихрь мыслей с сильной эмоциональной начинкой. Чем-то этот парень характерен. Чем-то мне знаком. Какой-то знакомый типаж… А, ясно, подумалось вдруг. У него истерично-депрессивный характер. У него печать на лбу: неудачник. Такой человек обречен на страдание по жизни в силу склада ума. А если уж не страдать невозможно, то лучше страдать напоказ, красиво, эффектно. Раз уж моя жизнь все равно не удалась, то лучше я громко пострадаю «за Рассею». Что бы все прониклись. Чтобы были потрясены. Если все удачно обставить, то никто и не подумает, что я просто депрессивный неудачник, ни в кого и ни во что не верящий, потому что не верящий в себя. Подумают, что я так пронзительно плачу о судьбах Родины.

В этом парне что-то зацепило меня невероятно сильно. Я его презирал. Мое презрение к нему добавляло мне комфортного самоуважения — мол, уж я-то не такой, как он. Правда, тогда я не задумывался о причине, почему мне было так важно разодрать этого парня в пух и прах. Я написал о нем большой материал в своем блоге. Рассуждая о человеке, с которым лично даже не знаком, я написал материал, привлекший много откликов. И конечно, умудрился связать его личность с событиями, занимавшими мою голову — про женщин, жизнь и свое будущее.

«Мир, в котором мы живем, мягко говоря, несовершенен. В нем много грязи, гадости и нехороших людей. В детских книжках, которые 23 года назад мне читала учительница группы продленного дня, это было описано очень хорошо, доходчиво. Урфин Джус там. Карабас-Барабас. Злой разбойник Бармалей. И другие официальные лица. Это были чудесные сказки. У них был только один недостаток — они сугубо детские, и их нечем заменить. Дети вырастают, и концепция „черное зло — белое добро“ начинает нуждаться в модификации. А модификации нету. Как хочешь, так и принимай окружающий мир.