Любовь - Рихард Давид Прехт

Бьет мимо цели и идея Гамильтона об общей готовности с ее математическими формулами и теоретическими выкладками. Теория эта есть порождение ума одного биолога, работавшего в экономическом университете. Забота о сородичах характерна лишь для очень немногих животных видов. Червям, жукам, мокрицам, карпам, веретеницам и квакшам неведомы родственные чувства, да и о потомстве они не заботятся. Формула, согласно которой отношение пользы к затратам должно быть больше единицы, деленной на степень родства, чужда их сознанию, да и подсознанию тоже. Ради своего ближнего эти твари не пошевелят и пальцем. Гены в данном случае либо спят, либо молчат. Родственники им совершенно безразличны. Кукушата выпихивают из гнезд своих братишек и сестренок, чтобы получить больше корма, самцы крокодилов поедают своих детенышей, так как не видят в них своих сородичей, и т. д. Родственные отношения в том виде, в каком мы наблюдаем их среди слонов или человекообразных обезьян, являются скорее исключением, чем правилом. Это в полной мере относится и к людям, и к человекообразным обезьянам: как правило, нет никакой обязательной близости и любви между родственниками. Да, верно, ближе всех нам наши родные братья и сестры, но не так уж мало число таких братьев и сестер, которые перестают общаться друг с другом, став взрослыми. Что это — поломка генов? И как тогда быть с ситуацией, когда друзья оказываются нам ближе, чем самые близкие кровные родственники? Какой генетический смысл в том, что я, скажем, забочусь о ребенке моей близкой подруги? Почему я любовно ухаживаю за пасынком или падчерицей, вместо того чтобы бросаться на всех встречных плодовитых женщин?

Перелом наступил в 1990-е годы, как раз в то время, когда эволюционная психология, вдохновленная идеями Гамильтона и Доукинса, находилась в зените славы. Многие биологи, недовольные таким положением дел, усиленно искали новых объяснений. Ученым было ясно, что сложный процесс эволюции невозможно объяснить только генами, ибо они отнюдь не обладают теми волшебными свойствами, каковые им приписывались. Гены не являются ни чертежом, ни планом построения организма, а всего лишь интересным ресурсом его нормального развития.

Специалист по эволюционной биологии, Рихард Лeвонтин, один из основных критиков Доукинса, приводит для подтверждения своей правоты следующий гипотетический пример: в мешке находятся несколько миллионов пшеничных зерен. Половину их крестьянин высевает на плодородное, хорошо удобренное, орошаемое и заботливо вспаханное поле. Вторую половину зерен крестьянин высевает на скудную, неплодородную почву. Как будут развиваться пшеничные зерна? На плодородном поле растения пшеницы будут отличаться своими размерами. Это нормально, потому что, несмотря на одинаковые для всех зерен условия, генетически эти растения не идентичны. Одни из них «сами по себе» лучше, чем другие. Интересно, а как выглядят растения пшеницы на другом, плохом и скудном поле? Там точно такая же картина: одни растения мощнее и больше, чем другие. И здесь причину надо искать в генах. Если сравнить урожай на первом и на втором поле в целом, то можно заметить, что пшеница на первом поле крепче и лучше, чем на втором. На первом поле разница между индивидуальными растениями на сто процентов определяется генетически, и на втором поле разница между индивидуальными растениями на сто процентов определяется генетически. Но это отнюдь не означает, что генетически определяется разница между полями номер один и номер два!

Этот пример показывает, что рост и развитие живого существа зависит не от одних только генов. Выживание и формирование организма обеспечивается на множестве уровней. Не меньше генов важны: индивид, условия среды, меняющиеся от вида к виду, а также социальная группа, членом которой является живое существо. При этом гены остаются «носителями данных», и эти носители из поколения в поколение передают свойства и признаки индивидов. Но гены не являются ни единственными пусковыми реле, ни решающим критерием процесса эволюции. Волшебство гена значительно поблекло. Не менее важна, как выяснилось, — «арена», на которой развертывается эволюция — аналог плодородного или тощего поля.

Такой ареной представляется жизненное пространство вида, а также социальная среда. В одних случаях решающее значение имеет группа, в других — родственники, а иногда это может быть группа, которая по случайности делит с другой группой одну среду обитания. Два миллиона лет назад в Южной Америке водились страшные птицы — мононикусы, похожие на страусов длинноногие хищные птицы, занимавшие верхний ярус пищевой пирамиды. Когда южноамериканский континент соединился перешейком с северо-американским, оттуда на юг проникли саблезубые тигры. В пампе они стали опасными конкурентами других хищников и начали охотиться и на мононикусов. Поверженные птицы из рода Titanis вскоре вымерли. Как мне думается, к их генам это не имело никакого отношения.

В настоящее время в эволюционной биологии господствует идея о том, что процесс эволюции проходит на множестве различных уровней — на уровне генов, на уровне клеточного обмена, на уровне взаимодействия с меняющимися условиями внешней среды. Согласно такому взгляду, гены являются несущим кузовом, но не двигателем эволюции. Успех в выживании каждого данного живого существа определяется многими факторами. Если выживанию живого существа или вида угрожают внешние природные катаклизмы, то качество наследственности, то есть генов, не имеет никакого значения. От более крупного хищника или от извержения вулкана не смогут защитить даже самые лучшие гены. Резюмируя, можно сказать: гены — это информация, необходимая для постройки организма. Это строительство происходит в процессе непрерывного обмена индивида веществом и энергией с окружающей средой. Если этот обмен протекает успешно, то животное или растение прекрасно себя чувствует, и его гены тоже успешно выживают. Не гены определяют успешное выживание живого существа, а, наоборот, успешное выживание индивида является залогом выживания генов.

Такой взгляд на природу эволюционного развития принят сегодня подавляющим большинством специалистов. Их «Ричардом Доукинсом» был умерший в 2002 году от рака Гарвардский профессор Стивен Джей Гоулд. За блистательными по форме и глубокими по содержанию книгами Гоулда чувствуется титанический труд его коллег, построивших множество моделей, призванных историю эволюционного развития на многих уровнях.

Согласно этой теории, процесс эволюции состоит не только в отборе и приспособлении, но и из ограничений. Эти препятствия на пути эволюционного развития индивида или биологического вида могут, конечно, иметь генетическую природу, но могут определяться и ограничениями, накладываемыми окружающей средой. Например, вид, запертый на маленьком островке, эволюционирует не так, как если бы он обитал на континенте. Иногда такая изоляция может быть преимуществом, но в иных случаях становится и недостатком. Всего несколько тысяч лет назад на многочисленных средиземноморских островах водились слоны величиной не более сенбернара. Так как слоны не могли покинуть пределы своего местообитания, им приходилось довольствоваться весьма скудными источниками пищи, и в процессе эволюции стали уменьшаться размеры их тела. У биологов есть даже специальный термин для таких случаев: «островная карликовость». Думается, что самки карликовых слонов не всегда засматривались на больших и сильных самцов. Будь так, слоны Крита, Мальты, Сардинии, Сицилии и Кипра вымерли бы от голода. Но малый рост считался у слоних сексуально привлекательным, и слоны успешно размножались до появления на островах человека, который и уничтожил популяцию этих карликовых животных.