Мозг Эндрю - Эдгар Доктороу

Понимаю, для тебя это был тягостный момент.

Да. Мне не хотелось идти за ней следом. Неподалеку от дома, в тупике улицы, находился невысокий парапет. Я поймал себя на том, что взгляд мой скользит вниз по склону, заросшему виноградниками, в направлении пляжа, где было множество, брейгелево множество людей. Они загорали, играли в волейбол; у кромки воды дети собирали ракушки. По синим волнам неутомимо скользили серфингисты. Дальше простирался Тихий океан, испещренный точками парусов. И над всем этим в туманном небе висело кровавое солнце, явно вознамерившись уйти прямо в воду. Пейзаж выглядел неестественным. В наших краях солнце уходит за земную твердь.

Брайони звала с крыльца, махала рукой, улыбалась. Обернувшись, он рассмотрел родительский автомобиль, за которым припарковался: красный «Моррис Майнор». Такие нынче редкость. У входа Брайони взяла его за руку. Они в саду, сообщила она. За считаные минуты, которые потребовались, чтобы пройти через комнаты и выйти в сад, у Эндрю сложилось впечатление… как бы это сказать?.. инвалидного дома. Ведущая наверх лестница состояла из низеньких полуступенек; в гостиной обитые гобеленовой тканью кресла и диван были снабжены приступками. Центральный островок на кухне имел вид амфитеатра. Ко всем предметам повседневного пользования вели пандусы с перильцами. В доме пахло безупречной чистотой, едва ли не стерильностью. Все это Эндрю заметил мимоходом, идя через дом во дворик, где ему навстречу поднялись улыбающиеся родители Брайони: не калеки, не увечные. «Меня зовут Уилл», — сказал отец. «Бетти», — представилась мать.

Статус преподавателя колледжа оказался мне на руку. Эти отошедшие от дел артисты с величайшим уважением относились к образованию, коего сами не получили. И при этом настолько обожали свою дочь, что полностью доверяли ее мнению. Они и бровью не повели, увидев, что ее избранник годится ей в отцы. Приняли меня радушно. Напрасно я беспокоился. На чайном столике стояли бутылки со всевозможными напитками и ведерко со льдом. Что душе угодно, подчеркнул Уилл. Мы наполнили бокалы; Брайони сидела, прильнув ко мне, на диване и следила за моей реакцией. Но Уилл и Бетти вели себя так, что не подкопаешься: они держались с той непринужденностью, которую дает многолетний опыт эстрадных выступлений. Для пенсионеров оба выглядели моложаво. Впрочем, у «маленьких» возраст определить трудно.

У «маленьких»?

Нельзя же говорить о них уничижительно. «Карлики» — совершенно неприемлемо. «Лилипуты» — это в балагане. «Крошки» — и вовсе как «вошки-блошки».

Родители Брайони оказались карликами — это ты хочешь сказать?

Разве что в их отсутствие.

Боже. И они предпочитали называться «маленькими»?

Это я предпочитаю так говорить. Они себя никак не называли. Но одного взгляда на них было достаточно, чтобы переключиться на режим политкорректности. К своей чести скажу: при нашем знакомстве я и глазом не моргнул. Вот вам пример синаптической скорости мозга. Он, видимо, уже с порога мне подсказал, что именно я увижу в этом доме.

Но почему же Брайони тебя не предупредила?

Не знаю. Может, хотела меня испытать? Посмотреть на мою реакцию и сделать выводы насчет моей натуры? Нет, вряд ли. Брайони была неспособна ни на какие уловки. И при этом слишком хорошо изучила себя, чтобы действовать бессознательно. Да и с какой стати ей меня предупреждать? У нас были серьезные отношения — с какой стати зацикливаться на таких подробностях? Это ведь ее мать с отцом, она видела их перед собой с рождения. И любила. А поскольку общались они с себе подобными, Брайони не находила в этом ничего особенного, и такие случаи не редкость. За папу с мамой никто не извиняется.

Но разве дочь даже нормально сложенных родителей не сочтет необходимым заранее описать их особенности, чтобы смягчить первое впечатление? Своих родителей мы обычно стесняемся.

Ну, это же Брайони. Девушка, которая повела меня на гору. Загадочная во всех отношениях. Я глубоко погрузился в мир ее пристрастий… почему же я сам, без подсказки, не догадался, что родители у нее — крошечного роста? Что я могу сказать, дабы вас это удовлетворило? На пути в Калифорнию она подарила своего пса какой-то девчонке, работавшей в мотеле, где мы заночевали. Тогда я не понял такого поступка — ведь она в порыве нежности взяла его с собой, дала ему кличку Пит, а потом отдала неизвестно кому, да еще оставила пару долларов на собачий корм. Стоя на коленях, обняла пса, а потом грустно смотрела вслед девчонке, уводившей его на поводке. Возможно, это и есть подтверждение, которого вы ищете. Когда я увидел, как Брайони обняла мать, словно это было ее дитя, когда у меня на глазах опустилась на колени, чтобы обнять отца, я понял, почему она передумала брать с собой пса Пита. Он был большим. Хвостом запросто мог кому-нибудь бедро сломать.

Впрочем, я сейчас вспомнил… Брайони все же мне кое-что сказала. Она попросила не заговаривать с ее отцом о политике. Проинструктировала в последнюю минуту. На подходе к семейному гнезду. Чмокнула меня в щеку и говорит: да, и еще одно, Эндрю: пожалуйста, никакой политики, ладно?

Но почему?

Да потому, что это округ Орандж, штат Калифорния, где обо всем говорят либо хорошо, либо ничего.

Откуда Брайони могла узнать твои политические взгляды? Трудно представить, чтобы влюбленные дискутировали о политике.

Влюбленные живут друг у друга в умах. У меня в голове Брайони находила определенную степень гражданской активности, знакомой ей по разговорам отца. С той лишь разницей, что мы принадлежали к разным эпохам.

Ясно.

Вам не все обо мне известно, док: вы ведь слышите лишь то, чем я сам хочу поделиться. А я всегда учитываю историю своего времени. Я всегда учитываю контекст жизни.

Контекст.

Вот именно: он концентрическими кругами расходится по поверхности до самых звезд. Уилл был смышленым малым, и я откликнулся на просьбу Брайони, хотя мне, как гостю, в любом случае не пришло бы в голову муссировать наши политические разногласия. Но если уж выбирать между мной и Уиллом, то, видимо, я бы оказался более убежденным патриотом. Кто широко смотрит на вещи, тот не может стопроцентно верить в незыблемость нашей страны. Особенно если знать, кто стоит у руля.

А ты знаешь?

О, не сомневайтесь! Кто-кто, а я-то знаю.

Уилл и Бетти ничем не напоминали коротконогих карликов-уродцев, у которых большая голова и мощный торс. Их отличали безупречные, гармоничные пропорции. Как я понял, они, располагая фиксированным источником дохода, старались жить по средствам и в то же время с достоинством. Уилл отличался сценически эффектной внешностью; Брайони явно унаследовала его мелкие, точеные черты лица и светло-голубые глаза. Он был не лишен щеголеватости и тщательно взбивал копну седых волос. У Бетти было плоское кукольное личико, довольно характерное для «маленьких». Одевались они, как принято в южной Калифорнии, в светлые тона: отутюженные слаксы, рубашки, блузы, на ногах у него — лоферы, у нее — открытые босоножки. Бетти слегка располнела, но ее молодили асимметрично подстриженные каштановые волосы с тщательно закрашенной сединой, милая улыбка и неизменное выражение лица: сочувственное и понимающее. Благодаря общительности характера от родителей Брайони исходил артистический задор, оставшийся от прежней жизни. С различными труппами лилипутов они много гастролировали с песенными и танцевальными номерами, а то и участвовали в развлекательных программах Всемирных выставок: одетые в соответствующие народные костюмы, встречали гостей в павильонах зарубежных стран. Рассказывали они мне об этом охотно. Им довелось выступать даже в Лас-Вегасе. Целая стена в кабинете Уилла была увешана фотопортретами с автографами неизвестных мне шоуменов. Родителей Брайони приглашали и на телевидение, и в цирковую антрепризу братьев Ринглинг: я видел снимки, на которых Бетти стоя гарцует на лошади, а Уилл в костюме тамбур-мажора дирижирует оркестром клоунов. Но чтобы выходить на разогреве — такого никогда не бывало, похвалился Уилл, да и сейчас позови нас — ни за что бы до такого не опустились.