Оставаясь в меньшинстве - Леонид Борисович Невзлин

Через год у них родилась первая дочь Эра, названная так в честь новой коммунистической эпохи, в которую выпало счастье жить Рахили, Иосифу и их детям. (Впрочем, моя тетя стеснялась своего передового имени и называла себя Галина.)

Вскоре Иосифа призвали в Красную армию, и бабушка осталась одна с маленькой дочкой. При этом она продолжала работать и даже окончила четыре курса рабфака: в те годы по всей стране были созданы так называемые «рабочие факультеты», где молодые пролетарии готовились к поступлению в вузы.

Впрочем, бабушке не удалось поступить в институт. Когда в 1934 году дед Иосиф окончил Военно-политическую школу в Ленинграде и начал служить в фортах Ижорского укрепрайона в Ленинградской области, Рахиль переехала к нему. Через год у них родился Борис — мой будущий папа. С тех пор бабушка Рахиль уже не работала, она стала женой красного командира и так же, как бабушка Женя, занялась домашним хозяйством и воспитанием детей.

Дедушка Иосиф, бабушка Рахиль (родители папы) и я

11 июня 1941 года в семье политкомиссара Иосифа родился третий ребенок — дочка Светлана. Казалось бы, впереди ждала прекрасная жизнь, у главы семьи продвигалась военная карьера, росла семья. Кстати, в те времена трое детей в семье было достаточно редким явлением…

Но через одиннадцать дней СССР вступил в войну с фашистской Германией.

В первые месяцы войны немцы быстро продвигались на восток и уже в начале сентября 1941 года вступили в пригороды Ленинграда, а с 8 сентября началась блокада города — одна из самых страшных страниц в истории Второй мировой войны. Но дед Иосиф успел в самом конце августа отправить семью в эвакуацию. Он посадил в поезд жену и троих детей: шестилетнего Борю, одиннадцатилетнюю Галю-Эру и двухмесячную Свету. Все они смогли взять с собой в дорогу только один узел с вещами!

Так началось их долгое путешествие на восток. До Ульяновска, города на берегу Волги, куда в мирное время можно было из Ленинграда доехать на поезде за сутки, эшелон с эвакуированными добирался почти два месяца: тащился еле-еле, вперед пропускали поезда с солдатами, военной техникой, на некоторых станциях стояли по несколько дней… Все это время Рахиль должна была заботиться о том, чтобы прокормить детей и саму себя. Только в конце октября они оказались в Ульяновске, но там для них места не нашлось, и тогда Рахиль с детьми и еще несколько семей из эшелона на небольшом пароходе отправились вниз по Волге, до деревни Актуши в Самарской области.

Местные жители разобрали прибывших эвакуированных по домам. Бабушку с тремя детьми приютила семья местного кузнеца, у которого был относительно большой дом в этой деревне, с двумя отдельными входами. В деревне Рахиль пошла работать в колхоз. Вставала затемно, в четыре-пять утра, и уходила в поле до самой темноты. Шестимесячная Светлана и шестилетний Боря оставались на попечении старшей сестры Эры. А работала Рахиль, как и все колхозники тогда, за так называемые трудодни[24], то есть практически бесплатно. С поля в дом ничего нельзя было принести. Это считалось страшным преступлением, за которое могли отправить в ГУЛАГ. Как бабушка пережила эти годы в той деревне, до сих не понимаю. Как-то выкручивалась, значит. Да и добрые люди помогали…

Наконец после прорыва блокады Ленинграда в апреле 1944 года за ними приехал дед Иосиф. Красивый, статный, с боевыми наградами на кителе — вся деревня сбежалась посмотреть на него. Он привез свою семью в Ленинград, поселил в одиннадцатиметровой комнатушке в коммунальной квартире и вернулся на фронт. Хотя самые тяжелые блокадные годы уже остались позади, жилось в Ленинграде не легче, чем в эвакуации. Рахиль, как мать троих детей, имела право не работать, но поступила в госпиталь нянечкой, потому что по рабочим продуктовым карточкам хлеба можно было купить больше.

Хлеб в России всегда был главным продуктом питания. Картошка, капуста, каши — тоже очень важные продукты, но хлеб был основой рациона. Однако зерна — пшеницы, ржи, из которых выпекался хлеб, — перестало хватать уже в первые месяцы войны. Поэтому в июле 1941 года правительство ввело карточки, то есть бумажные именные талоны, по которым можно было в магазинах покупать хлеб. Без карточек ни за какие деньги хлеб в магазине нельзя было получить. Потеря карточки становилась настоящей трагедией.

А в Ленинграде положение с хлебом было катастрофическое. Сначала, еще до блокады, по карточкам в сутки можно было купить 800 граммов хлеба, потом норму сократили до 600, спустя еще какое-то время — до 400 граммов. 20 ноября нормы снизились в очередной раз — и теперь работающие могли купить 250 граммов хлеба, а неработающие — дети, старики, инвалиды — 125 граммов. Ноябрь и декабрь 1941 года были самыми страшными месяцами в истории Ленинграда. Тогда от голода здесь умерло пятьдесят тысяч человек. А сколько всего погибло людей от голода, бомбежек, артобстрелов за почти девятьсот дней блокады Ленинграда, этого точно не знает никто. Когда я учился в школе, нам говорили, что шестьсот тысяч человек, а теперь называются цифры в один миллион жертв и даже больше.

В послеблокадном Ленинграде нормы выдачи хлеба были уже выше, но еды все равно не хватало, и моей бабушке Рахили приходилось покупать то немногое, что продавалось помимо хлеба в магазине — рыбий жир и дрожжи, — и готовить из этого на сковородке варево с ужасным запахом, которое тем не менее дети съедали до последней капли.

После победы в мае 1945 года Рахиль вместе с детьми поехала к мужу в Мемель, город в Литве, где он окончил войну. А потом следовала за ним и его частью, которую вначале перевели в Бахчисарай, затем в Севастополь и в конце концов — в Феодосию, где они и жили до самого конца.

В Феодосии, куда меня летом привозили на каникулы родители, бабушка Рахиль была опорой дома. У нее болели суставы, и она редко выходила из дома, но была прекрасной хозяйкой и великолепно готовила. Любила собирать за столом всю свою большую семью — все ее дети обзавелись своими семьями — и угощать традиционными еврейскими блюдами, которые она за годы жизни в Крыму немного модернизировала, добавляя в них местные овощи и пряности. И соседи приходили к ней — кто за советом, кто просто поговорить.

Я любил бабушку Рахиль, но