Брачные игры каннибалов - Дж. Маартен Троост

А потом увидел это. Оно расположилось между мной и берегом. Оно было огромно. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Я чувствовал его мощь. Мне стало очень, очень страшно.

Это была огромная коричневая задница.

Ее обладатель, настоящий гигант, присел на мелководье, держась за выступ коралловой скалы. А потом сделал свое дело. И еще раз. Это напоминало утечку нефти – вязкая коричневая жижа. Закончив, он вытерся палками. Даже не листьями, а палками. Маленькими веточками. От дерева.

И они поплыли ко мне. Оседлав волну, веточки приближались. Я стал для этих оскверненных веток путеводной звездой. Куда бы я ни свернул (а двигался я быстро), они словно преследовали меня. Они меня окружали. Я начал материться. По-голландски. А это случается, лишь когда во мне пробуждается нечто первобытное.

– Podverdomme!

Я побежал вдоль берега. Если бы я плыл, то двигался бы быстрее, но нырнуть я не решился. Только не здесь. Не во время отлива. Отойдя на приличное расстояние от экскрементов, плывших в мою сторону, я зашагал к берегу. Однако между мной и землей сидели на корточках два мальца. Я рассчитал траекторию с учетом точного направления и скорости отлива, расположения луны на небе и ее фазы. Обозначив таким образом безопасный путь, побрел по диагонали к берегу между двумя потоками, стараясь не встречаться глазами с малышами.

Я знал, что должен извлечь из этого какой-то урок. Правда, не представлял какой, но мне явно следовало изменить свое поведение. Умерить пыл. Начать смотреть на вещи иначе. Ведь мы были уже не в Вашингтоне. В Вашингтоне тоже полно дерьма, но это дерьмо фигуральное. На Тараве дерьмо было реальным. Может статься, что скептицизм Кейт обоснован, и Тарава в самом деле – катастрофа в действии. Но мне это место пока казалось раем. Видимо, оно было и тем и другим. Здесь прекрасное соседствовало с ужасным, противоположные полюсы сходились. Я понял, что выживание на Тараве будет зависеть от того, как мы научимся реагировать на абсурдные ситуации, и потому решил, что буду игнорировать дерьмо. Просто притворюсь, что его там нет, и сосредоточусь на романтическом и смешном, разноцветных закатах и т. п. Ведь если этого не сделать, дерьмо на Тараве сведет с ума кого угодно. Без шуток.

В которой Автор пренебрегает пространственно-временным континуумом и распространяется на темы, имеющие некое отношение к предмету сего Повествования, точнее, рассказывает историю Острова в свободном изложении.

Давным-давно Тараву сплел Наро-Создатель. Он был пауком и, взглянув на свое творение, решил, что оно ему нравится. Наверное, потому, что был пауком. Затем Наро-Создатель рассеял песчинки с Таравы по ветру, и из них родились другие острова. Эти острова стали называться Тунгару. Наро-Создатель сотворил полубогов и людей, и те стали плодиться, однако полубоги почему-то вымерли, и вскоре остались только люди. Потом Создатель сотворил Далекие земли и послал Мудреца Наро присматривать за Землей белых духов, ай-матанг, а Наро Хитрого – за Землей черных духов. Спариваться этим двум видам духов не рекомендовалось.

Я иногда жалею, что Наро так поскромничал. В качестве источника всей жизни на Земле Тарава выглядит явно неубедительно. Какая песчинка, к примеру, привела к образованию евразийского континента? Почему нельзя было оставить эту песчинку на месте? А песчинка, из которой родился остров Бора-Бора? Неужели нельзя было оставить пару песчинок хотя бы для того, чтобы на абсолютно плоском и скучном острове возник хотя бы холмик или даже гора? Исколесив весь атолл двадцать раз вдоль и поперек на подержанном горном велосипеде, который никогда не видел ни гор, ни пригорков (и не увидит) и даже не требовал переключения скоростей, я понял, что Наро, в отличие от большинства богов, был скромнягой и любил экономить, не тратиться по пустякам. И хотя мне кажется, что подобные качества для богов весьма похвальны, все же хотелось, чтобы бог Таравы был чуток поамбициознее. Здесь, конечно, тоже есть чем восторгаться – в конце концов, это тропический остров. Но одного не изменишь: он очень-очень маленький.

Общая площадь Таравы – двадцать квадратных миль. В Иллинойсе даже некоторые дорожки перед домом больше. Однако эта цифра обманчива, ибо создает иллюзию массива суши, а Тарава таким не является. Эти двадцать квадратных миль кораллового атолла разделены на полоски – узкие островки с зарослями кокосовых пальм, пронизанные мириадами каналов, текущих из океана в лагуну. Эти полоски тянутся вдоль рифа длиной около сорока миль. Сам риф по форме напоминает накренившуюся перевернутую букву L, уходящую нижней черточкой в океан.

Наш дом стоял в уголке атолла, в деревушке Бикени-беу, и мне это нравилось, потому что по ту сторону лагуны виднелась земля, а я, будучи человеком, выросшим на континенте, привык видеть землю. В других частях Таравы вид открывался лишь на океан, лагуну и землю под ногами – этого было недостаточно. Хотя я каждый день возносил хвалу небесам за то, что на острове не бывает ни цунами, ни циклонов. Но все-таки посматривал в сторону далеких волн и зловещих туч – мало ли что.

Вскоре мне стало интересно, кто же населял Тараву с самого начала. Жизнь на коралловом острове не имеет ничего общего с комфортным пребыванием в Калифорнии, с ее плодородными почвами, умеренным климатом и прекрасно приспособленными для путешествий хайвеями. Тарава – место суровое. Здешняя почва – пористая песчаниковая порода – скудна и подходит лишь для самых выносливых растений. Кокосовые пальмы, растущие тут в наши дни, – искусственные насаждения, а вот первым поселенцам, скорее всего, приходилось рассчитывать лишь на пандан. Его плод безвкусен, крахмалист и совсем не радует вкусовые рецепторы. Не манго, одним словом. Единственное млекопитающее на Кирибати – полинезийская крыса. На Бутаритари, один из северных Гилбертовых островов, как-то завезли лошадь, но та вскоре сдохла от голода. Засуха здесь может длиться годами. Запас пресной воды, которая, как правило, находится на глубине пять – десять футов, нередко заиливается. И я, кажется, уже упоминал о том, что на Кирибати жарко.

О первых людях, достигнувших берегов Кирибати, известно мало. Гилбертовы острова формируют ядро Океании, но в данном случае слово «ядро» обманчиво и означает не «центральное положение», а «черт знает где». Кирибати находится где-то посередине между Австралией и Канадой, Россией и Чили. Если посмотреть на юг, куда как раз выходили окна нашего дома, то окажется, что от Антарктики тебя не отделяет, в общем-то, ничего, кроме половины планеты, покрытой океаном. К юго-западу лежат острова Меланезии с чернокожим населением – Соломоновы острова, Вануату, Фиджи, Новая Каледония, Новая Гвинея. Таким образом, настоящий центр Микронезии на самом деле расположен к северу и северо-западу: это Маршалловы острова, Каролинские острова, Науру, Палау и Гуам. Ближайший сосед – полинезийское государство Тувалу. К юго-востоку расположены Тонга, Самоа и Таити.

Немногочисленные зарубежные ученые, которым пришло в голову заняться этнографией Кирибати, полагают, что первыми людьми, ступившими на эту землю около четырех тысяч лет назад, были меланезийцы. Вероятно, выходцы с Соломоновых островов или северных островов Вануату. Почему они так считают, остается для меня загадкой. Нет никаких археологических подтверждений тому, что четыре тысячи лет назад Кирибати заселили меланезийцы. Нет тому и убедительных лингвистических доказательств. Даже внешне ай-кирибати явно отличаются от меланезийцев. А учитывая, что среда обитания на атолле не имеет ничего общего с островами Меланезии – зелеными, холмистыми и относительно большими, – неудивительно, что на Кирибати не сохранилось признаков меланезийской культуры. Когда четверо рыбаков из Папуа – Новой Гвинеи высадились на Тараве, несколько месяцев проплавав в открытой лодке, их не признали за своих. Церковные группы выходили несчастных, но стоило им выйти на улицу, как ай-кирибати начинали показывать пальцем и обзывать их «черными». На меня тоже смотрели, разинув рот и глаза, поэтому я чувствовал некое родство с немногочисленными меланезийцами, периодически появлявшимися на Тараве.