Трагедия армянского народа. История посла Моргентау - Генри Моргентау

– Да, да, это все ужасно, – почти шепотом ответил он. – Сербия будет осуждена за свое поведение, – добавил он. – Она заплатит.

Спустя несколько дней, когда Паллавичини навестил меня, он говорил о националистических обществах, которые запретило правительство Сербии, и о намерении аннексировать Боснию и Герцеговину. Он сказал, что его правительство будет настаивать на запрете этих обществ и отказе от этих претензий и что, возможно, понадобятся карательные экспедиции в Сербию, чтобы предотвратить в дальнейшем акты насилия, подобные убийству эрцгерцога. Эти слова были первым указанием на ультиматум 22 июля.

Весь дипломатический корпус посетил заупокойную мессу по эрцгерцогу и его супруге, проходящую в церкви Святой Марии 4 июля. Церковь расположена недалеко от австрийского посольства, и чтобы спуститься к ней, нам нужно было преодолеть сорок ступеней. На вершине этой лестницы нас ждали представители австрийского посольства при полном параде с траурными лентами на левой руке. Они сопровождали нас на наши места. Все послы сидели на первой церковной скамье. Я вспоминаю с довольно странными ощущениями, потому что это был последний раз, когда мы сидели вместе. Служба была величественной и красивой; мои воспоминания о ней особенно ярки из-за контраста с последующими событиями. Когда строгие священники в роскошных облачениях закончили богослужение, мы все пожали руку австрийскому послу, сели в автомобили и отправились вдоль Босфора в американское посольство, находившееся в тринадцати километрах от австрийского, поскольку это был не только день, когда мы отдавали последние почести убитому наследнику средневековой автократии, но и 4 июля. Эти два события символизировали две национальные идеи. Я часто думаю о послах, спускавшихся вниз по каменным ступеням к церкви, чтобы отдать дань уважения эрцгерцогу, а затем отправлявшихся в американское посольство, чтобы отдать дань уважения Декларации независимости. Все корабли иностранных государств, находившиеся на реке, были украшены в честь национального праздника, послы и министры были со всеми регалиями. Из верхних садов мы могли видеть место, где проплывал Дарий, один из тех древних правителей, путь которых еще не совсем забыт, со своим войском 2500 лет назад. Также оттуда мы могли видеть Роберт-колледж, институт, посредством которого американцы «проникали» в Турецкую империю. Ночью наши сады освещались китайскими фонариками. Старые добрые американские фейерверки, освещавшие окружающие холмы и Босфор, и американский флаг, развевающийся перед домом, казалось, бросали вызов многочисленным напоминаниям на автократию и гнет, преследовавшим нас в первой половине дня. Расположенные не дальше полутора километров от нас темные и угрюмые азиатские холмы, в течение многих лет остававшиеся местом господства деспотизма, ловили слабый и, как я полагаю, пророческий блеск от всей этой иллюминации.

Глядя на группы послов в церкви и, потом, на нашем приеме, я с удивлением заметил, что не хватает одной знакомой фигуры. Не было друга Австрии Вангенхайма. В то время это меня озадачило, но потом я узнал о причине лично из его уст. За несколько дней до этого он выехал в Берлин. Кайзер вызвал его на собравшееся 5 июля совещание, на котором было решено втянуть Европу в войну.

Читая августовские газеты, в которых описывалась проходившая в Европе мобилизация, я был поражен тем, как быстро гражданское население этого континента превращалось в военное. В то время Турция еще не вступила в войну, и ее лидеры громко заявляли о своем намерении сохранять твердый нейтралитет. Вопреки этим заявлениям о мире, жизнь в Константинополе военизировалась в не меньшей степени, чем в европейских столицах. Несмотря на то что сама Турция была настроена мирно, шла мобилизация армии. Это, как нам говорили, была мера предосторожности. И все же действия, что я наблюдал днем в Константинополе, походили на те, что тревожили города Европы. Военный патриотизм мужчин и терпение и жертвы женщин, возможно, когда-нибудь и придадут войне налет героизма, но вид у Турции в те годы был вял и жалок. День за днем разношерстная толпа народа шла по улицам. Арабы, босые, одетые в самую яркую свою одежду, с льняными сумками, в которых хранился необходимый на пять дней запас еды, через плечо, волоча ноги и приводя в замешательство своим видом, шли плечом к плечу с унылыми бедуинами, по-видимому внезапно вырванными из родной пустыни. Пестрая масса турок, черкесов, греков, курдов, армян и евреев, при взгляде на которых возникало ощущение, что их просто забрали с принадлежавших им ферм и магазинов, постоянно толкали друг друга. Большинство было одето в лохмотья, многие выглядели полуголодными; все в них выдавало безнадежность и покорность судьбе, от которой, и они это знали, им не убежать. Не было радости от приближающейся битвы, не было чувства, что они жертвуют собой ради великого дела. День за днем шли они, дети разорванной империи, делавшей последнюю отчаянную попытку собраться с духом, чтобы начать действовать.

Эти несчастные люди плохо понимали, что за сила выталкивала их из страны. Даже мы, представители дипломатического корпуса, не могли тогда разобраться в ситуации. Мы узнали позже, что сигнал к мобилизации исходил не от Энвера, Талаата или турецкого кабинета, а от берлинского Генерального штаба и его представителей в Константинополе. В действительности этой сложной операцией руководили Лиман фон Зандерс и Бронссарт. Во всем этом ясно просматривалось участие немцев. Как только немецкие армии перешли Рейн, началась работа по строительству гигантской радиостанции, расположенной в нескольких километрах от Константинополя. Все материалы были привезены из Германии через Румынию, и умелые механики, старательно работавшие от рассвета до заката, также, без сомнения, были немцами. Естественно, законы нейтралитета запрещали строительство радиостанции для воюющей стороны в такой нейтральной стране, как Турция. Однако было объявлено, что немецкая компания строила здание с антенной для турецкого правительства и на средства султана. Тем не менее эта версия никого не обманула. Свободно, спокойно и довольно часто немецкий посол Вангенхайм говорил об этой станции как о немецком предприятии.

– Вы уже видели нашу радиостанцию? – спрашивал он меня. – Давайте прокатимся верхом и взглянем на нее.

Он с гордостью говорил мне, что эта станция была самой мощной в мире – достаточно мощной, чтобы ловить все сообщения, отправленные с Эйфелевой башни в Париже! Он твердил, что это позволит ему находиться в постоянной связи с Берлином. Он прилагал так мало усилий, чтобы скрыть, что станция принадлежит Германии, что, когда несколько раз обычная телеграфная связь приостанавливалась, он предлагал мне воспользоваться этой станцией для отправки моих телеграмм.

Эта радиостанция была символом тайного, хоть и особо не скрываемого союза между Турцией и Берлином. На то, чтобы завершить строительство столь мощной станции, ушло некоторое время, в течение которого Вангенхайм пользовался связью немецкого торгового судна «Корковадо», пришвартовавшегося в Босфоре напротив немецкого посольства. Для практических целей у Вангенхайма была постоянная телефонная связь с Берлином.

Во время этой мобилизации немецкие офицеры были так же активны, как турки. Они безумно наслаждались происходящим; было видно, что это лучшее время их жизни. Бронссарт, Хуман и Лаффертс были постоянно рядом с Энвером, советовали и направляли. Каждый день немецкие офицеры носились по улицам на огромных автомобилях, конфискуя все подряд у гражданского населения. Ночью они наводняли рестораны и увеселительные заведения, поглощая шампанское в огромных количествах, которое также было изъято у населения. Особо эффектной и шумной фигурой был фон дер Гольц-паша. Он постоянно устраивал что-то вроде вице-королевского проезда по улицам в огромном быстром автомобиле, на обоих бортах которого были нарисованы яркие немецкие орлы. Водитель на переднем сиденье нажимал на клаксон, извлекая резкие пронзительные звуки, и горе тому, будь то турок или нетурок, кто попадется ему на пути!