Зима мира - Кен Фоллетт

Маке перебил начальника безо всякого стеснения. Крингеляйн не был нацистом, а значит, побоится делать замечание штурмовику.

– Я ищу папку «Порочные заведения», – сказал Маке.

Крингеляйн сделал недовольное лицо, но возражать не стал.

– Там, на журнальном столике, – сказал он. – Возьмите, пожалуйста.

Маке взял папку и вернулся в свой кабинет. Обзор был пятилетней давности. В нем перечислялись существовавшие тогда клубы и подробно указывалось, какого именно рода деятельностью они занимались: азартные игры, стриптиз, проституция, торговля наркотиками, гомосексуализм и другие порочные деяния. В обзоре давались имена владельцев и инвесторов, членов клубов и персонала. Маке терпеливо просматривал каждую запись: может быть, Роберт фон Ульрих принимал наркотики или пользовался услугами проституток.

Берлин был известен своими клубами гомосексуалистов. Маке с трудом читал мерзкий отчет о «Розовом тапочке», где мужчины танцевали с мужчинами, а в шоу пели трансвеститы. Порой, думал он, его работа бывает просто отвратительна.

Ведя пальцем вниз по списку членов, он нашел Роберта фон Ульриха.

Он удовлетворенно вздохнул.

Просматривая список дальше, он увидел имя Йорга Шляйхера.

– Так-так, – сказал он. – Посмотрим, как вы теперь посмеетесь.

IV

Когда Ллойд снова встретился с фон Ульрихами, они были в состоянии еще большего гнева и страха.

Это было в следующую субботу, 4 марта, накануне выборов. Этель с Ллойдом пришли к фон Ульрихам домой, в Митте, на ланч, и потом собирались отправиться вместе с ними на организованное Вальтером собрание Социал-демократической партии.

Фон Ульрихи жили в доме девятнадцатого века, с просторными комнатами и большими окнами, – правда, с потертой, видавшей виды мебелью.

Еда была простая: свиные отбивные с картошкой и капустой, но вино к ним было подано хорошее. Вальтер и Мод считали себя бедняками, и, без сомнения, жили они намного проще, чем их родители, но все равно – голодными они не ходили.

Но им было страшно.

После поджога рейхстага Гитлер заставил стареющего президента Германии Пауля фон Гинденбурга одобрить декрет, давший нацистам право на действия, которые они уже вели против своих политических противников, подвергая их избиениям и пыткам.

– С ночи понедельника арестовали двадцать тысяч! – с дрожью в голосе сказал Вальтер. – Арестовывают не только коммунистов, но и тех, кого нацисты называют «сочувствующими».

– Что означает – всех, кто им не угоден, – вставила Мод.

– Но как же можно проводить сейчас демократические выборы? – сказала Этель.

– Мы должны сделать все, что в наших силах, – сказал Вальтер. – Если мы не примем участия, то это лишь поможет нацистам.

Ллойд с досадой воскликнул:

– Когда же вы перестанете это терпеть и начнете сопротивляться! Неужели вы до сих пор считаете, что нельзя отвечать насилием на насилие?

– Именно так, – ответила Мод. – Наша единственная надежда – в мирном сопротивлении.

– У Социал-демократической партии в рейхстаге есть военизированное крыло, «Рейхсбаннер», – сказал Вальтер, – но оно слабое. Маленькая группа социал-демократов выдвинула предложение дать нацистам суровый отпор, но оказалась в меньшинстве.

– Не забывайте, Ллойд, на стороне нацистов – полиция и армия, – сказала Мод.

Вальтер посмотрел на карманные часы.

– Нам пора.

Мод вдруг сказала:

– Вальтер, а может быть, отменить?

– Продано семьсот билетов! – сказал он, удивленно глядя на нее.

– Да наплевать на билеты! – воскликнула Мод. – Я боюсь за тебя!

– Не бойся. Билеты продавали избирательно, только своим, никаких хулиганов в зале быть не должно.

Ллойд подумал, что Вальтер в этом не так уверен, как делает вид.

– К тому же, – продолжал Вальтер, – я не могу обмануть ожидания людей, которые до сих пор хотят посещать политические митинги демократов. На них – наша последняя надежда.

– Ты прав, – сказала Мод. Она посмотрела на Этель. – Но, может быть, вам с Ллойдом лучше не ходить? Что бы ни говорил Вальтер, а это опасно. И, в конце концов, это не ваша страна.

– Социализм интернационален, – твердо сказала Этель. – Я, как и твой муж, ценю твою заботу, но я сюда приехала, чтобы быть свидетелем событий, происходящих в политике Германии, и это событие я не пропущу.

– Однако детям идти нельзя, – заявила Мод.

– А я и не хочу, – сказал ее сын Эрик.

Карла, по-видимому, расстроилась, но ничего не сказала.

Вальтер, Мод, Этель и Ллойд сели в маленький автомобильчик Вальтера. Ллойд чувствовал беспокойство, но и радостное волнение тоже. Здесь перед ним разворачивалась такая картина политической борьбы, какую ни один из его друзей не увидит дома. И если придется драться – он не боится.

Они направились на восток, пересекли Александер-плац и оказались в районе бедных домов и мелких лавочек, на некоторых попадались надписи на идиш. Партия социал-демократов была рабочей партией, но, как и у британской партии лейбористов, у нее было и несколько богатых сторонников. Таких, как Вальтер фон Ульрих, представителей высшего класса, в ней было совсем мало.

Автомобиль остановился перед шатром, на котором было написано: «Народный театр». Их уже ждали. Вальтер, проходя от машины к двери, помахал толпе встречающих, раздались приветственные крики. Следом за ним вошли Ллойд и Мод с Этель.

Вальтер пожал руку серьезному молодому человеку лет восемнадцати.

– Это Вильгельм Фрунзе, секретарь местной ячейки нашей партии.

Фрунзе относился к тем юношам, которые, кажется, с детства выглядят постаревшими. Он был в куртке с карманами на пуговицах, которые вышли из моды лет десять назад.

Фрунзе показал Вальтеру, как запираются двери театра изнутри.

– Когда слушатели сядут по местам, мы запрем двери, чтобы никакие нарушители порядка не проникли, – сказал он.

– Отлично, – сказал Вальтер. – Молодцы!

Фрунзе ввел их в зал. Вальтер поднялся на сцену и приветствовал других пришедших кандидатов. Начинали заходить и занимать свои места слушатели. Фрунзе проводил Мод и Этель с Ллойдом к оставленным для них местам в первом ряду.

К ним подошли двое юношей. Младшему было лет четырнадцать, но он был повыше Ллойда; он приветствовал Мод, демонстрируя изысканные манеры и сопровождая свои слова легким поклоном. Мод обернулась к Этель и сказала:

– Это Вернер Франк, сын моей подруги Моники.

Потом спросила Вернера:

– А ваш отец знает, что вы здесь?

– Да, он сказал, что мне следует самому решать, как относиться к социал-демократам.