Поводыри богов - Татьяна Алферова

Умер Рюрик, Олег стал у власти. Тут бы и почет Силкисиф. Однако дальше первого танца на официальных празднествах не движется ее удача. А весь почет, считай, те же лучшие самоцветы, наряды и послы – все равно Ефанде. Зачем послала своевольная Фрейя такого чересчур верного мужа, верного роду и господину? Немолода уже Ефанда, а Силкисиф еще боле: совсем пожелтела шелковая кожа, темные некогда волосы побелели даже внизу живота. Смерть князя Рюрика не принесла ничего. Она терпела, хотя обида грызла вечно голодным волком Фенриром, особенно по ночам. Заказала верному зелейнику надежного яда для дорогой золовки, и яд оказался надежен, как быстрый меч: зелейник умер через мгновение после того, как выпил из ее рук чарку с вином и свежим ядом. Даже кольцо, что она дала за работу, не успел спрятать как следует. Сам виноват, думать следовало крепче, а не вино пить. Зачем ей язык, который может при случае сказать ненужное слово? Зачем глаза, видевшие лишнее? Если бы можно было оставить только руки зелейника, Силкисиф бы так и сделала, да рук без человека не бывает. Но все труды пошли псу под хвост: Ефанда умерла сама.

Только приготовилась к почету, как появилась жена у наследника: Ольга. У слабосильного Игоря, наследника могучего Рюрика. Хотя ее сын, единственный выживший из ее детей, пусть нелюбимый, но родной, наследником не стал. Почему не стал? Не только из мужниной верности господину. Сказалась нелюбовь. Ее, материнская – к сыну. Его, Олега, нынешнего князя – к сыну. Но изначально-то: ее, Силкисиф – к Олегу. И его, Олега – к ней, Силкисиф. Вырос сын в этой нелюбви с головой недружен и без сердца вовсе. Но гордый, как мать. Решительный, как отец. Что гордость и воля без ума? Беда. Олег и отправил его подальше – в Моравию. Чтобы его истинное детище, его любимая объединенная земля не пострадала. Но путается Шелковая дева, мысли тоже поблекли у нее, не только волосы. К чему она про наследника? Мог ведь и своего ребенка, Олега-младшего, на Ольге женить. Игорь не подарок, жаден, глуп, тороплив. Какой из него князь? Ольга – истинная княгиня. Сила в ней большая, волхвы аж боятся. Ясное дело, любой муж за ней князем станет. Почему не женил сына? Одна причина, только одна: как ни верен Олег Рюрику, но семья – это другое. Не женил, потому что кровь не велела, потому что сына на дочери не женишь, закон крови не велит. Обманули Силкисиф наушники, не углядели и жрецы. Была у Олега наложница ли, просто полюбовница, была. Женщина, какую любил. Одну из всех. Потому и не брал наложниц и жен. А Силкисиф – что, считай, след среди волн, седой след растаявшего буруна. Вот дети мертвые откуда. Вот откуда безумие первенца. А Ольга – дочь той его единственной любви. Знать, умерла полюбовница, вот на Ольге-то свет клином и сошелся. Счастье, что по-прежнему горда Силкисиф, не покажет виду. И нет у нее больше верного зелейника, чтобы яду сварил. Хотя мудра Силкисиф, догадалась – не хватит яду на всех. То Ефанда была, теперь – Ольга. Жизнь жены – она длинная, как ее коса. Скрепится Силкисиф.

В нарядной полутемной комнате работница протянула хозяйке богатое, в медовых прожилках янтарное ожерелье, поставила ногу на лавку и принялась с наслаждением чесать щиколотку под тугими завязками кожаных башмаков, в городе победнее Ладоги такие не всякая хозяйка себе позволит. Либуша поморщилась:

– Блохи у тебя! Наказывала же полынь с коноплей класть на постель, ленивая, что и ну! Мамка княгинина велела что передать, нет? Отпустило у нее спину-то? Довольна снадобьем? Должно быть, довольна, раз такое ожерелье прислала. Рассказывай, что видела.

Рыхлая девка шмыгнула носом, захлопала белесыми ресницами, уставилась на хозяйку, приоткрыв полные, словно напухшие губы.

– Забыла, что ль?

Девка мотает головой, не зная, как половчее рассказать все виденное и слышанное за день. Слишком много поручений, слишком много событий и людей. Один рынок чего стоит нынче. Пришли новые купеческие караваны, привезли товары. Синие стеклянные лунницы, прозрачные, как река по осени, меняют на пять черных куниц, розовые заморские раковины, сердоликовые бусины, а то еще из горного хрусталя бусы и янтарные, в точности как присланное ожерелье, а то тонко чеканенные копоушки-уховертки, чтоб уши лучше слушали да не болели по холоду, хитрые обереги на пояс и на плечо, бронзовые застежки и пояса с плашками меняют – не помнит, на что. А камка, объярь, жаркая парча, цветная пунцовая и лазоревая шерсть, а пряности и медь, а красная посуда, а скатерти с ромбами, не хуже, чем у хозяйки. А что оружия и всякого воинского снаряжения! А рыбы свежей, провесной, прутовой и вяленой! А живопросольной: окунь, сиги, белорыбица, сельди! А калачей, обсыпанных белой мукой, луковников и медовых маковок! А многоцветного платья и богатого узорочья! А невольников – что домашней птицы! А птицы, гладкой, пестрой и крикливой! И мехов: соболей и дорогих черных куниц, бобров, белок, лис и горностаев. И серебряных дирхем-кун, и витых гривен с молоточками Тора, и простых гривен на шею. Ай, дня не хватит рассказать, не то обойти все торжище. Рыжебородые краснорожие северные гости с весами и гирьками, чтоб мерить товар да обманывать, скалятся, пугают девку, степенные корелы в крашеных синих шерстяных рубахах шумят цепочками оберегов, востроглазые кривичи смущают бесстыжими речами, темные, как мохом обросшие, дреговичи глядят озойливо.

А слухи – богаче торговли, новости плотвичками играют в толпе, переплывают, подныривают от ряда к ряду. Еще не вернулись русы князя Олега из похода на Табаристан, не все еще взяли, есть в ладьях место для тканей и пряностей, для серебра и золота, вот и осели на островах в Русском море до следующего лета; а князь уж отправил других в греческую землю говорить о мире с византийскими царями и боярством. О мире, выгодном для Вещего Олега, Ладоги и новой столицы на юге. Князь Олег станет диктовать свою волю греческой земле, дрожавшей под крутыми грудями его ладей, что бежали посуху на колесах. Мир премудрые писцы запишут в грамотке на веки вечные, и будет мир нерушим, потому что вещий Олег прозорлив и силен. Следить за тем, чтобы все правильно, без обману было записано, отправил князь в Царьград хитрое посольство с толмачами и писцами-колбягами, есть там послы наследника князь-Игоря, и княгинь Ольги и Силкисиф, и всяких княжьих родственников и свойственников. Князь Олег не едет в Царьград сам, он будет в Ладоге к Перунову дню – дожидать грамоты о мире здесь, глядеть, как управляется с городом наследник, подколенный князь. А до этого на наш праздник, на веселый, на Купалу, князь Олег пришлет славного кощунника, не иначе – разведывать да запоминать. Кощунник станет петь былички и старые, и новые, и привезенные грецкие.

Ничего не говорит девка, не зная не то не помня половины услышанных в городе, на княжьем дворе и на рынке слов, молчит, склонив голову к сдобному плечу, коса болтается.

Либуша сама услышала, вытянула слова из тугого молчания, палец послюнила, свила в ровную нитку слухи и догадки, соткала полотно, оглядела узор, усмехнулась.

– Вон куда миленький мой Гудила поспешал, – только и промолвила.

Девка не поняла, села на лавку прямо при хозяйке, зевнула, закрыв рот ладонью от навьев, – уморилась. И то от хлопот уж тошненько, праздник на носу. В Ладоге русальцы каждый день пляшут на холме за околицей, свирцы дудят, звенят бубны и сковородки, девки пляшут и ратники пляшут с мечами, толпа кричит и вертится, пахнет распаренным березовым веником от молодых тел, распущенные рукава летят по ветру вильскими крыльями, косы струятся ковылем, вильской травой. Дождь прошел вчера, верно, кудесник какой волхвовал не ко времени, кудесникам – им лишь бы дождь вызвать, любят. Трава промокла от влаги небесной, промокли поневы и рубахи у баб и девок, лишь на спине остались сухие, потому что на спину падали после танца; и трава, на которую упадешь, под спиной – сухая, дождь шел недолго. А хоть недолго шел, но дети все равно родятся, много детей, от дождя всегда дети родятся.