Я не хочу остаться один - Дарья Аверад

Что касается Аято, то тот тоже был охвачен страхом. Страхом за Кена. Он не мог уснуть каждую ночь, часами слушая всхлипы на соседней кровати. Аято понимал, что всё не так уж и плохо. Всем задирам из школы достаточно было дать сдачи, и те вмиг замолкали. Но Кен был другой. Аято это понимал, и от осознания этого становилось еще больнее. Кен…не заслужил. Кареглазый был и остался самым улыбчивым и добрым человек, коих встречал Аято. И не Кену нужно проливать слёзы по ночам. Не ему вставать по утрам с головной болью и синяками под глазами. Господи, кому угодно, но только не ему. Злость разрывала Аято. Казалось бы, как мало ненависти может вместиться в ребёнка. Что ж, в Аято вместилось много. Наравне с грустью, зол он был также часто. Лишь в некоторые моменты, те самые моменты, в которые мы забываем обо всех обидах, Аято чувствовал радость. Он чувствовал её, дурачась с кареглазым, слушая бесконечные сказки, которые читал Кен по вечерам. Но самой большой отдушиной для светловолосого была музыка. Это и являлось их третьей жизнью. Той самой, в которой мальчишки могли расслабиться и искренне улыбнуться. Аято садился за фортепиано, а кареглазый уже предвкушающе наблюдал за действиями друга. Вокруг было тихо и спокойно, а затем, мелодия нарушала покой, заполняя комнату особой магией нот. Кен был счастлив, смотря как умело Аято справляется с инструментом. А Аято был рад играть хоть ежеминутно, лишь бы Кен так всегда улыбался.

В таком безумном ритме и проходил день за днём. Боль утром. Утешение днём. Страх вечером. И слёзы ночью. Несколько лет пролетели мгновенно, но изменения в ребятах были довольно заметны. Аято стал более рассудительным и серьезным. Многие в школе побаивались его, но врагов совсем не поубавилось. Кен в свою очередь остался таким же. Добрый, наивный и, как частенько говорил Аято, настоящий ребёнок. Пусть кареглазому уже и исполнилось одиннадцать. Но разве возраст мог что-то значить?

Кен сидел за столом, ковыряясь палочками в курином удоне. Голова была забита ненужными мыслями. А чужие слова то и дело крутились в сознание, заглушая какие-либо другие голоса.

“Свинья”, “Ешь так много”, “Ты серьёзно считаешь себя красивым?”, “Слишком большие глаза”, “Щекастый”, “Конечно уродец, он же ботаник”, “Тебя никто не полюбит, ты не достоин”, “Не смотри на меня, напрягаешь”, “Просто дай списать, мне не интересно общаться с тобой”

И снова одно и то же, снова и снова сопровождаясь косыми взглядами. А затем смех. Громкий. Издевательский. После каждого колкого высказывания. Оглушающий смех.

Палочки с деревянным стуком упали на стол. Кен резко слез со стула, так и не приступив к обеду. Сегодня воскресенье, кажется, а мальчик ничего не ел с самого утра пятницы, не считая нескольких чашек чая, если они считаются, конечно. Живот Кена предательски заурчал, парнишка обвил свою талию руками и крепко сжал её, скрючиваясь всем телом. Урчание от этого не прекратилось. Аято в это время сидел по другую сторону обеденного стола. Светловолосый протянул голову вперёд, заглядывая в тарелку Кена. Она была полна еды. Это разозлило Аято. Безумно разозлило. Тот подскочил к дверному проёму, расставляя руки в стороны, тем самым преграждая Кену путь из кухни. Кареглазый поднял голову и натянул слабую улыбку. Он распрямился и неловко попытался проскочить через Аято.

– А ну стой. Сейчас же вернись обратно и доешь свой удон, – направил грозный взгляд блондин.

– Я не могу доесть, – попытался отбиться Кен.

– Конечно, не можешь. Чтобы доесть что-либо, надо для начала приступить к этому чему-либо. А ты просто глазами обвел еду, – Аято сжал запястья Кена, толкая его назад. Но мальчишка резко отпихнул блондина от себя и вырвался их крепкой хватки.

– Нет! – воскликнул Кен и стремительно убежал на второй этаж.

Входя в свою комнату, мальчишка громко хлопнул дверью. Кен подошел к большому зеркалу на дверце шкафа и вгляделся в своё лицо. Он потрогал свои щёки и опустил глаза вниз. Мальчик перебирал пальцами подол своей рубашки, а затем задрал её вверх. Кен смотрел на отражение своего тела. Он видел выпирающие ребра, грудь, которая вздымалась при дыхании и свой смуглый живот. Кареглазый вспомнил, как видел старших парней в раздевалке. У тех были накаченные, подтянутые тела, солидный пресс и мускулистые руки. Ещё раз взглянув в своё отражение, Кен вздохнул, опечалено поправляя рубашку и, кажется, плюхаясь на кровать, мгновенно погружаясь в сон.

Проснулся Кен, когда уже за окном стемнело. Он медленно открыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Странно, но мальчик не помнил, как очутился в кровати, как уснул и, что вообще произошло, только вот голова кружилась и тошнота разрывала пересохшее горло. В комнате было темно, а окно нараспашку открыто. Кареглазый вдохнул порыв свежего ветра, но, внезапно, в комнату просочился свет. Обернувшись, Кен увидел входящего в спальню Аято. Тот, заметив очнувшегося Судзуки, рванул вперёд, запрыгивая на кровать и устраиваясь на ногах младшего.

– Очнулся. Живой? – сказал Аято, на что Кен в ответ недоумённо закивал головой. – Это хорошо, что ты очнулся.

– Аято, а что произошло?

Светловолосый хмуро оглядел Кена, отвечая:

– Я в комнату за тобой пошёл, поесть тебе принести решил, захожу, а ты на полу лежишь без сознания, – Кен удивлённо вылупил глаза. – Это хорошо ещё, что башкой не треснулся, – прошептал Аято. Вдруг он со всей силой стукнул Кена по плечу, начиная злостно дубасить младшего и безостановочно тараторить. – А если бы ударился, то что тогда, а? Ты хоть понимаешь, что ты умереть мог, а я тебе говорил, чтобы ты пообедал, придурок, Кен, ты придурок, придурок, слышишь?

Кен стыдливо понурил свою голову и тихо, почти полушепотом отозвался:

– Я уродлив, – горько усмехнулся кареглазый.

Аято вмиг перестал истерить и растерянно убрал руки с груди Кена.

– Что за бред? С чего ты это взял?

Аято знал. Знал, отчего у Кена в голове подобные мысли. Вопрос вырвался как-то невольно, словно блондин переспрашивал его у самого себя. Впрочем, Кен был готов ответить, кареглазый почувствовал, что может доверить абсолютно всё человеку, сидящему напротив него. И младший заговорил. Он начал издалека, припоминая Аято, как месяц назад рюкзак кареглазого измазали растопленным шоколадом, а на рубашке написали «Сахарная девчонка». Рассказал, что это была не единственная надпись, и рассказал, как неоднократно сравнивал себя с парнями из старших классов. Кен извинился перед блондином за то, что доставил ему столько проблем своими головными болями и на пару секунд умолк. Младший отвел свои глаза в сторону и продолжил:

– Прости, прости меня, пожалуйста, за то, что так получилось, извини за всё. Если ты больше не хочешь со мной возиться, то всё хорошо, я пойму, – голос мальчишки начал подрагивать. – У меня слишком много проблем, а тебе… Тебе непременно счастливым быть надо. И если ты решишь разорвать со мной дружбу, то пусть даже так, ты только не злись и не обижайся на меня.

Дослушав Кена, Аято устало прикрыл веки. Он крепко сжал бежевое одеяло, но в ту же секунду ослабил хватку. Светловолосый раскрыл свои тревожные глаза и неспешно слез с постели. Он нагнулся, присев на пол, и начал что-то доставать из-под кровати. Это был поднос с сэндвичами. Аято поставил его на ноги Кена, а сам залез на постель с другой стороны.